Мир на костях и пепле (СИ)

И когда спустя несколько движений по телу разливается волна удовольствия, приносящее расслабление в каждую клеточку, я чувствую внутри такое спокойствие, что хочется смеяться. Никогда бы не подумала, что один человек может настолько волновать и успокаивать одновременно. И то, что признаваться в любви даже приятнее, чем слышать признания в свой адрес.

Мы лежим так еще несколько минут или часов, периодически целуясь и не выпуская друг друга из объятий, пока чертов телефон не звонит снова. Пит страдальчески стонет и жмурится, но все же выпутывается из моих рук, а я прикусываю губу, пока наблюдаю, как он шагает по коридору, не потрудившись даже одеться.

— Хеймитч? — приглушенно доносится издалека. — Да, мы… эм… не слышали. Что случилось? — сердце, привычно готовое к плохим новостям, пропускает удар, и я сажусь в постели, напряженно прислушиваясь. — Да, хорошо, ладно, приходи.

Трубка со стуком опускается, прекращая звонок, и вскоре в проходе появляется хмурый Пит.

— Что-то случилось?

— Не знаю, — он пожимает плечами и идет к комоду, наскоро выискивая одежду для себя и меня. — Звучал он взволнованно. Сказал, что придет через пару минут и все расскажет.

Получаю из его рук футболку и мягкие брюки и натягиваю их на себя, пока в голове галопом несутся мысли.

— Надо было ответить на тот звонок, вдруг что-то… — он перебивает меня, целуя в макушку.

— Китнисс, это же Хеймитч. Наверняка просто хочет отчитать нас за то, что мы не в пекарне, или за что-нибудь еще. Не удивлюсь, если дело окажется какой-нибудь ерундой, вроде затопленного дождем птичника.

Киваю, пытаясь успокоиться, но шестое чувство подсказывает, что дело вовсе не в гусях. Пока Пит плетется в ванную, спускаюсь вниз и устраиваюсь в прихожей, опираясь на стенку, и жду, а, когда вижу выражение лица насквозь промокшего ментора, сразу же понимаю, что предчувствие меня не подвело.

— Где Пит? — Хеймитч стряхивает с волос воду и зачесывает их рукой назад, а потом снимает промокший пиджак и обувь.

На лестнице слышатся шаги, и Пит с зубной щеткой во рту перевешивается через перила, чтобы увидеть входную дверь, около которой мы все еще топчемся. Ментор поджимает губы и глубоко вздыхает, прежде чем шагнуть дальше в дом, по дороге подхватывая меня под локоть. Теперь и Пит замечает его вид, еще сильнее хмурясь, и спускается вниз.

— Ты можешь объяснить, что происходит? — не выдерживаю я.

— Только пообещайте спокойно выслушать, ладно? Прежде, чем психовать, надо понять, как лучше поступить, и…

— Хеймитч, боже! Говори уже.

— Да… да, — кивает он, переводя взгляд с меня на Пита, но в итоге задерживает его на мне. — Энни… Мне позвонила твоя мать, Китнисс. Энни в больнице.

— Что-то с ребенком? — голос Пита звучит отрешенно, но каждая мышца в теле напряжена, и я иду к лестнице, у которой он стоит, чтобы обхватить его руку.

— Я не знаю, что с ребенком. Что-то с Энни. Сердце, вроде бы. Она в реанимации, с ней миссис Эвердин, но больше у нее никого нет, поэтому и пытались дозвониться до вас и Джоанны. Есть вероятность, что… — Хеймитч замолкает, а я чувствую, как под моей ладонью начинают дрожать напряженные мышцы.

— Нет, — говорю я, будто, не дав ему закончить мысль, я могу снизить вероятность ужасного исхода. — Нет, нет. Не может быть. Нужно позвонить в больницу, да? Нужно позвонить Плутарху, чтобы он отправил туда лучших врачей. Сколько добираться до Четвертого на поезде? Думаешь, нам разрешат лететь на планолете? Ты сможешь это устроить, да, Хеймитч? У тебя есть номер Эффи или…

— Китнисс, — устало вздыхает он, прерывая мой истеричный поток вопросов. — Ты вообще-то невыездная до особого распоряжения, забыла? Как, впрочем, и Пит.

Паника, смешанная с отчаянием и беспомощностью, на несколько секунд лишает меня возможности мыслить и говорить, и я только и делаю, что пялюсь на Пита, сжимая его руку, словно спасательный круг.

— Мне не запрещали покидать дистрикт, — говорит он.

Я киваю, но сразу же понимаю, что это значит — он уедет один. Воспоминания о тех днях, когда я была здесь без него, моля о смерти, которая казалась тогда единственным выходом, настоящим милосердием, вспыхивают в голове, заставляя ком в горле увеличиться в несколько раз. Представляю, как буду стоять возле поезда, который унесет Пита куда-то очень далеко и неизвестно насколько, и сразу становится больно.

Всего мгновение болезненных сомнений и эгоистичных порывов, требующих просить его не делать этого, умолять не бросать меня одну, но со следующим глубоким выходом я все же заставляю себя поступить правильно.

— Да, Питу не запрещали перемещаться по стране, он ведь ни за что не осужден. Он может поехать один или вместе с тобой, Хеймитч. Если ты скажешь Аврелию, что вы едете вместе, он не станет противиться. Я присмотрю здесь за всем, всё будет нормально, вы должны ехать.