Мир на Востоке

Подходящая возможность повернуть разговор в нужное ему русло представилась, когда они перешли в библиотеку — так сказать, в мир книг, закрывавших сплошняком все стены. Убрав стол в гостиной, Ульрика осталась на кухне мыть посуду — даже не столько ради чистоты, сколько чтобы отдохнуть от общества Люттера. А Люттер ничуть не изменился, думала она, все такой же слизняк, как в ту пору, когда ухлестывал за Ингеборг, ее сестрой. Уж, казалось бы, жизнь столько его била, а натура все та же.

— Давай, старина, поговорим о чем-нибудь серьезном, — произнес Люттер сытым, довольным голосом. — Тебе известна тема моей диссертации: перепрофилирование, ну и так далее. Как ты сам понимаешь, в моем исследовании «Факел» занимает особое место. Но, говоря откровенно, твоя газета не шибко много пишет о перепрофилировании. Согласен, вы затрагиваете много других, не менее важных проблем: соцсоревнование, вопросы этики и морали и тому подобное. Но о том, что сейчас больше всего будоражит людей, у вас почти ничего не прочтешь. Вместо того чтобы давать в газету острые, злободневные материалы — а уж ты их писать умеешь, как никто другой! — ты ударился в беллетристику. Уленшпигель… Далекое Средневековье вместо животрепещущей современности. Побасенки про каких-то двух плутов в Галле. Куда это годится? Я тоже вот только пять минут назад воспользовался античным сюжетом, каюсь, это совершенно искусственно, притянуто за волосы, ну да мне в такой обстановке простительно. А тебе? Не говоря уже о сомнительной пользе твоих сочинений, они сплошь и рядом грешат анахронизмами.

Франк пригубил коньяк. Он счел, что как момент, так и сам тон выбраны правильно.

— Вот как? — спросил Ахим. — Тогда изволь привести доказательства.

— Ради бога. Взять, к примеру, Франсуа Вийона. Уленшпигель никак не мог знать его стихов, поскольку, когда он учился в Париже, Вийона попросту еще на свете не было.

— Почему ты в этом так уверен?

— Бог ты мой, это уже можно найти в любой энциклопедии, в том числе и в той, что стоит у тебя на книжной полке. Уленшпигель умер в 1350 году в Мёльне, тогда как Вийон родился только в 1431 году. Значит, обоих разделяют почти сто лет.

— Ничего другого я от тебя и не ожидал услышать. Ты, брат, начисто лишен фантазии. Сухарь и педант — вот ты кто. История для тебя — всего лишь набор дат, сумма цифр. В моем же понимании история, во всяком случае если глядеть на нее сквозь призму литературы, ничего общего с арифметикой не имеет.

— Может быть. Но это не дает тебе права совершать насилие над историческими эпохами, передергивать и искажать факты. Вот, скажем, в одной из твоих новелл, про хельмштедтского менялу, ты упоминаешь саксонский серебряный талер, чеканившийся, как известно, не раньше начала XVI века. Из этого следует, что Уленшпигель мог знать о существовании Вийона. Но, с другой стороны, он у тебя поступает на службу к епископу Магдебургскому, резиденция коего находилась в Гибихенштейне, и поджигает замок, чьи руины по сей день красуются на том берегу Заале. Однако, как свидетельствуют исторические документы, замок был уничтожен пожаром на масленицу 1382 года, то есть в те дни, когда Тиль уже давно лежал в сырой земле, более того — был съеден червями, а Вийона еще даже не присмотрел аист, каковой должен был доставить его в наш грешный мир. Как видишь, в твоих рассказах не сходятся концы с концами…

Франк снова отпил коньяку. Победа над Ахимом казалась полной.

— Можешь не продолжать, — сказал Ахим. — Теперь выслушай меня. Ты ведь не будешь отрицать, что фольклорный Уленшпигель был рожден настроениями Великой крестьянской войны и потому имеет мало общего с историческим прототипом.

— Да, верно, это тоже написано в каждой энциклопедии. Но если принять твои сочинения за чистую монету, то получается, что Уленшпигель поистине бессмертен.

— А почему бы нет?

— Но Ахим, это же софистика!

— Ничуть. Возьми, к примеру, «Фауста» Гёте.

— Бог ты мой! А более высокого сравнения ты найти не мог?

— Первая часть «Фауста», как сказано у Гёте, начинается в тесной готической комнате со сводчатым потолком, из чего, зная немецкую архитектуру, можно заключить, что действие происходит в начале XIII века. Следуя твоей логике, Фауст никак не мог попасть во второй части на фарсалийские поля к древним грекам и уж тем более влюбиться в прекрасную Елену, жившую до него за две тысячи лет.

— Ахим, Фауст был в союзе с дьяволом, а тот, как известно, бессмертен.

— Это еще требуется доказать. Но вот кто истинно бессмертен, так это народ, а в союзе с ним-то и был Уленшпигель.

Нет, Ахим оказался крепким орешком. Нужно было вводить тяжелую артиллерию. Франк откинулся на спинку дивана, помолчал, налил новую рюмку коньяку, отпил и, отерев носовым платком рот, задумчиво покрутил кончики усов.

— Вот что, давай оставим этот литературный диспут. В конце концов, речь идет не о литературе, а о вещах более серьезных — об идеологии, о политике. Ты на меня не обижайся. Я ведь к тебе пришел как друг, с одним-единственным желанием — помочь.