Мир поздней Античности 150–750 гг. н.э.

Эти два достойных внимания египтянина – Плотин и Антоний – знаменуют собой расхождение путей религиозной истории поздней Античности. Они разделяли единый образ мышления: Плотин «жил, испытывая стыд за то, что рожден воплощенным в человеческом теле»107, а Антоний «краснел», когда ему надо было поесть108. Обоими восхищались потому, что они достигли «богоподобного» господства ума над телом. Однако средства, которые они избрали для достижения одной и той же цели, были диаметрально противоположными. Для Плотина и его последователей неотмирное вырастало из традиционной культуры, как последняя ледяная вершина горного хребта: обучение классической литературе и философии лежало в основании аскетизма позднеримского философа так же непоколебимо с виду, как подножие Гималаев. «Богоподобный» человек язычества мог произойти только из интеллектуалов, которые получили древнее воспитание образованного аристократа. Как мы видели, средний христианский епископ конца III – начала IV века подошел очень близко к тому, чтобы разделять эти идеалы: строгой жизни, высокообразованный, всецело принадлежащий городу. Однако христианская Церковь осталась открытой и другим талантам: даже высокоученый Ориген, к примеру, должен был оставить место в Церкви для «простых» людей, которые будут воспринимать заповеди Христа буквально. Во времена Оригена христианство начало проникать в деревни Египта, Сирии и (в меньшей степени) Северной Африки. Люди, подобные Антонию, будут слышать радикальные высказывания Христа, и, подобно Антонию, они отреагируют на них решительно, пойдя на полный разрыв со своим окружением. Смысл этого разрыва сконцентрировался в термине, который долго использовался в Египте для селян, которые предпочли выйти из игры во время бедствий или гонений – anachoresis (отсюда наш «анахорет»): получение статуса «перемещенного лица».

Илл. 27. Монах, воздевающий руки в молитве. Коптский рельеф из известняка, VI–VII века. Dumbarton Oaks, Washington, DC, Trustees for Harvard University.

Для Плотина и многих христианских епископов освобождение от мира происходило спокойно, без отрыва от окружающей культуры и общества. Выраженный и физический жест «перемещения» находился в основании духовной жизни Антония: уход из цивилизованного мира был по необходимости первым шагом нового аскетического движения. Каким бы образом он ни выражал это, новый христианский праведник должен был избрать некий эпатажный антитезис нормам культурной жизни Средиземноморья. Таким образом, способ самоорганизации этих людей, порождаемая ими культура, проповедуемые ими стандарты поведения и даже места, в которых они предпочитали собираться, неизбежно знаменовали разрыв с тем, что было до этого. Притягательность и значение аскетизма, охватившего римский мир в IV веке, состояли именно в этом: это было собрание самозваных «перемещенных лиц», которые провозглашали, что начали жизнь заново.

Христианское «перемещение» распространялось с удивительной быстротой из нескольких точек. Месопотамия была одним из эпицентров такого взрыва, волны которого прокатывались по Ближнему Востоку. Сирийский аскетизм из областей около Нисибина и Эдессы, особенно неприступных гор Тур-Абдин (горы «слуг Божиих», то есть монахов), распространялся на север в Армению и на Запад к улицам Антиохии. Он обогатил и потревожил жизнь таких далеких средиземноморских городов, как Константинополь, Милан и Карфаген.

Сирийцы были «звездами» аскетического движения: дикие бродяги, одетые в шкуры – спутанные волосы делали их похожими на орлов, – эти «огненные люди» поражали и беспокоили греко-римский мир своими театральными жестами. Наиболее яркими их представителями в V веке были «столпники» – люди, которые селились на вершинах столпов. Основателем этой специфической практики был Симеон Столпник (ок. 396–459), который собирал вокруг себя в течение 40 лет верных последователей, стоя на столпе высотой 50 футов в гористых окрестностях Антиохии.