В этих представлениях мы можем поймать живой отблеск общественной жизни Поздней империи в том, как она влияла на воображение масс. Поздняя Римская империя была не столько миром значительного разобщения и угнетения, сколько неотступной тщательности; это был мир, где уголовные законы Бога и императоров жестоко и неумолимо применялись и где надежда полагалась не в революции и реформе, но в неожиданных милостях, полученных в силу непредсказуемого вмешательства сильного меньшинства. Когда праведник умирал, его жизнь часто вспоминалась в местности, где он жил, как тонкая полоска солнечного света, резко меняющая суровый климат нормальной жизни, ибо праведник своим влиянием при небесном дворе добивался моментальной амнистии, избавляющей от действия железных законов, по которым Бог сурово обращался со средиземноморским крестьянином, – прекращения эпидемий, голода, землетрясений и града.
И если Бога на небесах представляли таким суровым, на земле императора и его слуг боялись не на шутку. И снова праведник оказывался одной из тех немногих сил в восточноримском обществе, которые могли встать на пути императорского правосудия. Когда жители Антиохии ожидали жестокого наказания после мятежа 387 года, имперские представители внезапно обнаружили, что их путь к обреченному городу преградила группа праведников, говорящих по-сирийски. Пока эти дикие субъекты заступались за город и их речи переводились с сирийского на греческий, зрители «стояли вокруг», как пишет очевидец, «и трепетали»111
.Представление о праведнике, который сдерживает демонов и молитвой изменяет волю Божию, стало господствующим в позднеантичном обществе. Во многом это представление было столь же новым, сколь и само общество. Ибо оно помещало человека, «человека силы», в сердцевину массового воображения. Прежде классический мир был склонен мыслить свою религию в категориях
В конце IV века храмы богов сохранились в большинстве городов и их окрестностях. После Константина они были частично «секуляризованы»; но их продолжали посещать, и культурные горожане, равно христиане и язычники, продолжали почитать их как официальные памятники, примерно как прекрасные соборы в некоторых коммунистических странах. Однако в глазах многих епископов они были источником «заразы» для их паствы. В глазах монахов они являлись оплотами их врага – дьявола. К концу IV века на опасном расстоянии от великих храмов Александрии находилось 2000 монахов. Среди таких людей строгое послушание и постоянное стремление контролировать помыслы и тело создали атмосферу взрывной агрессии, направленной против духа злобы и его оставшихся представителей на земле. От Месопотамии до Северной Африки волна религиозного насилия захлестнула города и деревни: в 388 году монахи сожгли синагогу в Каллинике возле Евфрата; в то же время они бесчинствовали в сельских храмах Сирии; в 391 году александрийский патриарх Феофил призвал их, чтобы «очистить» город от великого святилища Сераписа, Серапеума. Отряды монашествующих мстителей, ведомых Шенуте Атрипским (ум. ок. 466), обходили города Верхнего Египта, врываясь в поисках идолов в дома языческой знати. В Северной Африке подобные блуждающие монахи, «циркумцеллионы», вооруженные дубинками, называемыми «Israels», околачивались в крупных имениях, а их возглас «Хвала Богу» был страшнее, чем рев горного льва. В 415 году египетские монахи поразили образованную общественность, линчевав александрийскую благородную даму – Гипатию.