Мир поздней Античности 150–750 гг. н.э.

В Египте аскетизм приобрел другой характер. Осмотрительные и осторожные крестьяне чуждались дикого индивидуализма сирийцев. Египтяне, чувствовавшие, что живут в запутанном мире, который усеян, словно минное поле, тенетами дьявола, мире, который легко разрушается из‐за беспощадной сварливости односельчан, стали монахами. Они избрали смирение, ограниченный, но неослабный режим молитвы и ручного труда, коллективную ответственность, железную дисциплину. Пахомий (ок. 290–347) – крестьянин, некогда насильно завербованный в войско Константина, приступил к созданию организованной монашеской жизни, соединив отшельнические кельи в большие поселения Верхнего Египта – начав в Тавенниси (Фиваида) в 320 году. Проект его «колонии» была задуман с большим искусством, осуществлялся с большой дисциплинированностью, «колония» разрасталась со скоростью и гибкостью, которые далеко превзошли все организационные потуги позднеримского государства, – к концу IV века великие монастыри, основанные Пахомием, дали убежище 7000 монахов.

В ходе египетских экспериментов появился своеобычный этос. Египетские «отцы» – apa (отсюда наше слово «аббат») – явили модель для монашеских общин, которые основывались в таких отдаленных местах, как Кесария Каппадокийская и Руан. Их «Изречения» явили совершенно новый литературный жанр, близкий миру пословицы и народной мудрости, сюжеты из этих текстов прошли через все Средневековье и добрались до дореволюционной России. В этих «Изречениях» египетские крестьяне впервые заговорили с цивилизованным миром. Едва ли в средневековой Европе был святой, искушения которого не были выстроены по модели тех, что были впервые описаны в связи с Антонием на окраинах египетской деревни.

Мы знаем очень мало о происхождении аскетического движения на Ближнем Востоке, но достаточно, чтобы не предполагать простого решения этой проблемы. Говорилось, что монашество – это движение бегства и протеста: что угнетенные крестьяне убегали под защиту больших монастырей, что их обиды против крупных землевладельцев смешивались с фанатизмом, с которым они нападали на классическое язычество и классическую культуру греческих городов. На самом деле основатели монашеского движения и его новые участники не были угнетенными крестьянами. Их malaise109 было изысканнее. Позднеримский Египет был страной цветущих деревень, напряженность в которой возникала как из‐за разрушительных последствий нового богатства и новых возможностей, так и из‐за извечного грабежа сборщиков налогов. Египетские и сирийские деревни стали порождать все больше эксцентричных талантов, которые не находили возможности реализоваться в успешных крестьянских сообществах, опирающихся на рачительный и крепкий порядок: Антоний был непригоден к образованию; Макарий был контрабандистом; Пахомий был маргинализован военной службой; любезный Моисей был разбойником с большой дороги.

Как бы мало мы ни знали о происхождении аскетического движения, нам известно многое о смысле и значении акта монашеского «перемещения» в обществе IV и V веков. В его представлении праведник получал свободу и мистическую силу, пересекая множество видимых границ общества, которое было не столько угнетенным, сколько жестко организованным для выживания. В деревнях жизнь на протяжении тысячелетий была направлена на то, чтобы отстоять свое перед лицом природы, – праведник же намеренно избирал «антикультуру»: соседнюю пустыню, ближайшие скалы. В рамках цивилизации, полностью отождествляющей себя с городской жизнью, монахи совершили абсурдное – они создали «город в пустыне». Но прежде всего, в мире, где человечество представлялось осажденным невидимыми силами демонов (см. с. 59 и далее), монахи заработали репутацию «профессиональных борцов» с дьяволом. Они загоняли его в угол; и они были способны в той мере, в какой средний человек со всеми его оберегами и средствами против колдовства никогда не чувствовал себя способным, смеяться дьяволу в лицо. Сила праведника проявлялась в его отношениях с животным миром, который всегда символизировал дикость и агрессивность демонов: он изгонял птиц и змей из жертвы и становился добрым хозяином львов и шакалов. Прежде всего, представлялось, что праведник достиг наиболее завидной привилегии, которой только мог ожидать житель Поздней империи: он обрел parrhesia110, «свободу говорить» перед устрашающим величием Бога. Ведь Бог христиан IV века был императором, только с большой буквы. И только те из его подданных, которые провели жизнь в безответном и робком послушании его заповедям, могли свободно приближаться к нему – точно так же, как придворные в фаворе, – и получать впечатляющие результаты от своих молитв.