Мир поздней Античности 150–750 гг. н.э.

К востоку, однако, арабское правление установилось более основательно. Гарнизонные города Куфа и Басра были основаны недавно и не испорчены чуждым прошлым. Кроме того, в Месопотамии и Персии мусульманский правящий класс мог воспользоваться почти неисчерпаемым человеческим ресурсом. Ибо арабы поглотили империю Сасанидов целиком. Не было такого государства, на которое мог ориентироваться перс, в отличие от христиан Средиземноморья, которые все еще ориентировались на Византию. В районах Иранского нагорья зороастризм продолжал существовать. Живая зороастрийская полемика в IX веке, например, породила злую легенду, беспокоившую средневековый и ренессансный христианский мир: легенду о трех обманщиках – Моисее, Христе и Мухаммеде (ироническая ремарка из далекой Персии насчет трех сил, которые в наибольшей степени занимали людей Средиземноморья в наш период!). Однако общее направление поздней Сасанидской державы состояло в отождествлении религии и общества: они были «близнецами». По этой причине у персов так и не выработалось страстное чувство своей религиозной идентичности, которое удерживало Омейядов на почтительном расстоянии от христиан средиземноморского побережья. Хосров I научил дикханов, персидских придворных джентльменов, полагаться на сильного правителя в Месопотамии. При арабах дикханы быстро сделались незаменимыми. Они принялись спокойно брать приступом правящий класс Арабской империи. К середине VIII века они сделались опорой нового мусульманского государства. Оно снова стало их империей, и теперь уже на прекрасном арабском языке они высмеивали строптивых бедуинов, которые позволили себе поставить пути пустыни выше степенного величия престола Хосровов.

Таким образом, на протяжении столетия после основания Багдада, особенно в правление Харун ар-Рашида (788–809) и его преемников, мир, который не утратил связи с позднеантичными корнями, переживал свой финальный расцвет в своей последней, мусульманской и арабоязычной ипостаси.

Багдад находился всего в 32 милях от пустынных залов Ктесифона. Для возвышения халифа перед прочими арабскими военачальниками использовался сасанидский придворный церемониал. Чиновники халифа стремились восстановить сказочное изобилие времен Хосрова II Парвиза. В их культуре возрождался придворный этос, возникший при Хосрове I Ануширване: арабский благородный человек IX века все еще обязан был знать, «кому из своих вассалов Ардашир [основатель империи Сасанидов] даровал царское достоинство».

Первое существенное знакомство арабов с греческой философией происходило по каналам, впервые налаженным в VI веке. Не прямой контакт с Византией, а традиционный эллинизм сирийских клириков в Месопотамии питал придворных Харун ар-Рашида переводами Платона, Аристотеля и Галена, точно так же как прежде он служил любознательности Хосрова I Ануширвана.

Месопотамия возвратила себе центральное положение, утраченное со времен Александра Македонского. Багдад, окруженный кольцом городских стен, ничем не был обязан великим городам Римской империи: он являлся типичным круглым городом, характерным для Ассирии и Центральной Азии. Средиземноморские города оскудевали по мере того, как большие караваны обходили их стороной, ведя торговлю с помощью верблюдов вдоль песчаных океанов, протянувшихся от Сахары до пустыни Гоби. В Северной Африке и Сирии деревни, которые прежде отправляли масло и зерно в Рим и Константинополь через море, утонули в песке. Средиземноморское побережье из сердца цивилизованного мира незаметно превратилось в глухую окраину великой евразийской империи.

Ибо новые коммерческие возможности были в персидских руках. И в персидских же руках возродилась извечная прелесть Дальней Азии, как это было в раннесасанидский период. Можно было увидеть мечеть и храм огня рядом с рыночными площадями Логана и Кантона. Китайские военнопленные из Центральной Азии принесли с собой секрет производства бумаги в Багдад в 751 году. Синдбад-мореход не счел бы Средиземноморье достойным своего внимания, ибо богатства и интересы империи Аббасидов направлялись вниз по Тигру и Евфрату к морскому пути, связывающему Басру напрямую с Кантоном.