Российско-американские отношения всегда были своеобразным этюдом в контрастных тонах. Джордж Кеннан, которому суждено было стать самым проницательным американским экспертом по СССР в XX в., в молодые годы изучал русский язык в Риге (Латвия), где находился принадлежащий США пост перехвата информации — в период, предшествовавший дипломатическому признанию Соединенными Штатами советского государства в 1933 г. Он заявлял о своем увлечении «...великим русским языком, богатым интонациями, музыкальным, иногда — поэтичным, иногда — грубым, порой — классически суровым. Любовь к этому языку не раз помогала мне в трудные периоды моей дальнейшей жизни»[591]
. Кеннан обратился к этой силе — возможно, даже за утешением — в 1947 г., когда он опубликовал фундаментальную статью, определившую политику США в отношении СССР на следующие 40 лет. Кеннан описал советский коммунизм как убийственную комбинацию традиционного русского национализма и экспансионистской марксистско-ленинской идеологии, которая изображала Запад главным врагом. Он четко и ясно определил выход из положения: «краеугольным камнем политики Соединенных Штатов по отношению к Советскому Союзу, — писал Кеннан, — должно быть длительное, терпеливое, но твердое и бдительное сдерживание экспансионистских тенденций России»[592].Кеннан во многом сам олицетворял сложность взглядов США на СССР: антипатию к коммунистической идеологии внутри страны и за рубежом, решимость сдерживать советский экспансионизм, неодобрение репрессивного правления Кремля и веру в превосходство американского образа жизни. Но [в высказываниях Кеннана] присутствовали также уважение к русской культуре и вера в то, что если бы можно было выйти за рамки политики, то два общества могли бы взаимодействовать более продуктивно. Действительно, Кеннан выразился именно так после того, как выступил за сдерживание Советского Союза. Если коммунизм однажды рухнет, утверждал он, Соединенные Штаты должны быть готовы приветствовать возвращение России в сообщество наций. Советский взгляд на Соединенные Штаты был не менее сложным. С одной стороны, США были врагом-капиталистом, стремившимся уничтожить СССР. С другой — присутствовало восхищение экономическими достижениями Америки. Соединенные Штаты были «чужой», часто поносимой, однако единственной страной, которая могла подтвердить важность СССР, относясь к нему как к равному — пусть даже и будучи «главным врагом». На протяжении большей части XX в. вера в превосходство советского социализма над злом западного капитализма сосуществовала с глубоко укоренившимся комплексом неполноценности по поводу относительной отсталости СССР и его неспособности к инновациям по сравнению с Соединенными Штатами. Это стало ясно, когда Никита Хрущев посетил США в 1959 г., став первым советским лидером, приехавшим туда с визитом. Перед своим приездом он поклялся показать американцам, что «мы никому не позволим сесть нам на голову и ноги свесить». Более того, он был полон решимости «не удивляться величию Америки, не выглядеть завистливым провинциалом». Во время своей 13-дневной поездки советский лидер пытался не показывать свое явное впечатление от увиденного — от домов простых американцев до ужина с аристократической элитой Нью-Йорка в резиденции Уильяма Аверелла Гарримана, который в военное время был послом США в СССР. Особое раздражение у него вызвала невозможность из соображений безопасности посетить Диснейленд. Вернувшись домой, он сказал своим коллегам: «Я в США приехал не милостыню просить. Я представляю великое советское государство»[593]
.Для русских лучшим периодом в советско-американских отношениях был союз США, СССР и Великобритании, сложившийся в военное время. С точки зрения Москвы (и Путин часто об этом упоминает), это было время, когда Соединенные Штаты и Россия считались равными, а Вашингтон относился к Москве с уважением. У них был явный общий враг — Адольф Гитлер, и вместе они одержали над ним победу. Русские до сих пор жалуются (и не без оснований), что Запад так и не отдал должное Советскому Союзу за ту роль, которую он сыграл во [Второй мировой] войне, поскольку СССР понес основную часть потерь на европейском фронте.