Читаем Мир тесен полностью

— Во даёт жизни! — бросил кто-то реплику, когда секретарь парткома дочитал до конца заявление Алимова. Реплика явно относилась к тем «оргвыводам», которых требовал Алимов: «Отобрать, наказать, вырубить, дать опровержение в прессе». «Кто-то засмеялся, кто-то прогудел что-то невнятное, но по тону осуждающее. Первым взял слово худой высокий снабженец, за ним минут десять заикался оратор из жилищной конторы. Он не выговаривал по меньшей мере пять букв, речь его скрежетала, спотыкалась, вставала на дыбы, лицо посинело от натуги, на лбу выступила испарина. Алимов с удивлением слушал, что они говорят о тоне его заявления, о словах, о «пренебрежительных нотках», «грубости», «амбиции», о чём угодно, только не о деле, не о шестом блоке. Он пытался вставлять реплики, но его тут же обрывали и обрушивались за бестактность и недисциплинированность. Сергей Алимович был так подавлен неожиданным поворотом дела, что когда ему дали слово, все заранее построенные фразы вылетели у него из головы.

— Причём здесь мой тон! Так нельзя!.. А мы награждаем… Это ведь обман. Я протестую!.. — Он замешкался, ища глазами сочувствующие лица. Взгляд его упёрся в насмешливо улыбающегося Смирнова. Он совсем растерялся, крикнул: — Очковтирательство! — И сел.

И тогда снова вскочил снабженец и начал говорить, что это безобразие, что Алимов — незрелый человек и нечего разбирать его глупые заявления, с ним и так всё ясно.

— Кто ещё хочет высказаться? — спросил секретарь парткома, прерывая снабженца.

— Несколько слов, — тихо сказал главный инженер, он встал, улыбнулся всем ослепительной дружеской улыбкой. — Товарищи, я попросил бы не задевать здесь чувство личного достоинства, не надо. В заявлении Алимова есть доля истины. Какая доля? Это вопрос. Может быть, и небольшая доля, но все-таки я попрошу прислушаться. Бетон в шестом блоке действительно не идеального качества. — «Главный» говорил под протокол, он был опытным бойцом и знал, как повернуть дело, как представить себя объективным человеком и вместе с тем подстраховать на всякий случай. — Конечно, Алимов проявил торопливость и грубость в суждениях. Но я верю, что он не спасает себя, а пытается искренне защитить то дело, которое, на его взгляд, кажется правым. Но какими методами он это делает? Вот вопрос. Вот о чём стоит серьезно поговорить. Здесь не случайно высказывались слова возмущения в его адрес, совсем не случайно. У Алимова есть тенденция противопоставлять себя не только руководству стройки, что вообщем-то не так страшно, — «главный» многозначительно улыбнулся, — но и рабочим — это гораздо хуже. Мы должны воспитывать нашу молодежь, это наш долг. Алимову, мне кажется, нужно прислушаться к той товарищеской, доброжелательной критике, что здесь прозвучала. Подумать о том, что его окружают не враги, а друзья, и исходить из этого положения.

— Можно мне сказать? — поднялась Станислава Раймондовна. Без каски и своей обычной брезентовой робы, в серо-голубой кофточке, она выглядела совсем домашней старушкой. — Товарищи, я всё слушаю, и как-то мне странно. Не по делу мы говорим. Мы же не форму заявления обсуждаем и не характер Алимова. Речь совсем о другом, и суть в другом. В заявлении говорится о бумаге из НИИ, об испытании проб шестого блока. Где эта бумага, есть она?

— Есть, — секретарь парткома утвердительно хлопнул по папке.

— Прочтите её, пожалуйста.

Секретарь парткома зачитал письмо из научно-исследовательского института.

— Видите, какая важная бумага, — Станислава Раймондовна обвела взглядом присутствующих, вздохнула. — Важная бумага, товарищи. Я ещё со своей стороны хочу к этому добавить, что в районе шестого блока проходит очень опасная трещина, ее глубина сто пятьдесят метров и раскрытие до пятидесяти сантиметров. Тут шутки плохи. Бетон здесь должен быть идеального качества, даже сверхидеального. Я знаю Алимова не первый день, он не такой уж паникёр, как тут товарищам представилось. Отбирать часы, давать опровержение в газету, может быть и не нужно. А вырубать, наверно, придётся. Следует назначить комиссию по шестому блоку, пусть она и решает. То, что нам сейчас кажется неважным, второстепенным, может дорого обойтись. Заключение НИИ и трещина — более чем веские аргументы. Вырубая блок, мы потеряем много времени, но всё-таки этот ущерб не сравним с тем, который может принести катастрофа, когда вода хлынет в котлован, когда спорить о шестом блоке будет поздно. У меня есть предложение назначить по шестому блоку комиссию во главе с главным инженером Виктором Алексеевичем Ермиловым.

— Я не смогу… — начал было «главный».

— Ничего, ничего, это нужно, — прервал его секретарь парткома.

— Как комиссия решит, так тому и быть, а заставлять Алимова брать всю ответственность на свои плечи мы не имеем права, — Станислава Раймондовна улыбнулась Алимову и села, строго поджав узкие, почти сиреневые губы.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Судьба. Книга 1
Судьба. Книга 1

Роман «Судьба» Хидыра Дерьяева — популярнейшее произведение туркменской советской литературы. Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и показать путь трудящихся в революцию. Предлагаемая вниманию читателей книга — лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение. Это — первая встреча автора с русским читателем, хотя и Хидыр Дерьяев — старейший туркменский писатель, а книга его — первый роман в туркменской реалистической прозе. «Судьба» — взволнованный рассказ о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга. Рассказы о судьбах героев романа вырастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа.

Хидыр Дерьяев

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза / Роман
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее