Мир, в котором я теперь живу (СИ)

- Ну, да, ну, да… Уже придумала, куда будешь дите девать на время своих экспедиций?

Это было неожиданно… Дите и мои планы насчет профессии никак не желали состыковываться. Блин, да разве ж я смогу нормально работать, если не буду знать, как там мой детеныш без меня себя чувствует? Даже если найду, с кем его оставить? И что это у него за детство такое будет – без мамы? Зачем его тогда вообще рожать?.. Не рожать?.. Ну, уж нет! Я повесила голову:

- Ладно, деда, я поняла, что дура. Только, веришь, теперь и представить не могу, чем мне в жизни заниматься…

- Доця, да у тебя вообще не должно быть с этим проблем! Ты пишешь такие стихи, что и у великих я редко читал то, что может с ними сравниться. А рисуешь ты так, как будто закончила как минимум художественную школу. Ну, какие могут быть проблемы с выбором профессии у тебя?

Я насупилась:

- Нет.

Прадед удивился:

- В каком смысле - нет?

- Деда, профессия – это работа, которую делают за деньги и ради денег. А стихи и живопись у меня – для души. Можно подумать, ты не знаешь. Способности ведь не просто так называют даром – они даются человеку бесплатно. Когда же люди на них наживаются – это все равно, что пытаться сделать из музы проститутку, образно говоря. Она будет с грехом пополам работать, но хрен ты от нее шедевров дождешься. Убогие тексты нашей попсы – наглядный тому пример. Как-то не хочется халтуру ваять. И потом – в один день можно пять стихотворений написать, а за следующий месяц – ни одного. И что делать в течение этого месяца – вдохновение ловить, аки журавля в небе? Я, конечно, псих-одиночка, но не до такой степени. Да и в любой момент ты можешь перестать писать стихи – и чем тогда заниматься?

В общем, совместными усилиями мы с прадедом определили для меня поле будущей деятельности – юриспруденцию. Ну, я подумала, что и к такой прозаической вещи, как написание искового заявления, можно применить творческий подход, почему бы и нет?

И уже под конец нашего разговора прадед вдруг сказал:

- …Что же касается археологии, доця, то мне почему-то кажется, что тебе бы и самой не слишком-то пришлось по душе в чужих могилах ковыряться.

Таким вот образом я стала юристом. И, благодаря этой последней дедовой фразе, ничуть не жалею, что не стала археологом. А история – так и осталась у меня «для души».

Вот сама не знаю, почему мне вспомнился этот разговор с прадедом. А следом вспомнилось, что он умер через несколько месяцев после него. До своего девяностолетнего юбилея не дожил всего ничего. И умер – еще достойнее, чем жил. Пусть это и не имеет никакого отношения к моей истории – не рассказать об этом почему-то не могу.

Я была тогда у них с бабой Верой в гостях. Пока они были живы, кстати, вообще много времени у них проводила, особенно, на каникулах. На дворе стояло лето, и тот день выдался особенно жарким. С утра прадед плохо себя чувствовал, а в такие моменты – обычно закрываться у себя в комнате. Не выносил, когда вокруг него хлопочут, терпеть не мог больницы и врачей. После того, как его отпускало, он обычно выходил к нам и, как ни в чем не бывало, начинал хохмить. Можно сказать, смешить меня – было его любимым занятием.

Так было и в тот раз. Прадед вышел из своей комнаты, устроился на диване напротив меня и стал травить анекдоты из своей безразмерной коллекции. А потом вдруг сделал то, чего не делал никогда, несмотря на все мои просьбы – начал рассказывать о войне. Причем, в своем, как говорится, репертуаре: какие-то смешные случаи, забавные истории – и ничего о том, как война превращает людей в зверье, и своих, и чужих. Я же смеялась от души и думала, как же это здорово, что он у меня есть – мой прадед. И вдруг он замолчал. Тихо сказал какое-то слово. Я не вполне разобрала, но мне показалось – «холодно». В такую жару – и холодно? Прадед как-то странно посмотрел на меня, а в следующий момент вдруг заорал на бабушку: «Вера, скорую, быстро!». Чтобы мой прадед – и сам попросил вызвать ему скорую? Я все еще ничего не понимала…

Он умер не как воин – на поле битвы, и не как строитель – в своей постели. Нам потом рассказали, что прадед не пожелал, чтобы его несли на носилках, и умер на ходу, по дороге в палату – просто повис на руках у врачей. И у меня словно открылись глаза – это какой же силой духа, силой воли, каким мужеством и достоинством нужно обладать, чтобы даже в агонии переставлять ноги?

Прадед умер давно, десять лет назад, но я до сих пор его не отпустила. Не то чтобы рыдаю или страдаю постоянно, но всякий раз, как вспоминаю – горло сжимает горький комок. И мне плевать, что по этому поводу думают все известные и неизвестные религии. Я точно знаю: этот комок в моем горле не дает ему умереть окончательно. Он не умер – он просто ушел. И еще тогда – приняла решение: если у меня когда-нибудь будет сын, я назову его Всеволодом. В честь прадеда.

Воспоминания о прадеде, о разговоре с ним, и даже о его смерти придали сил, как всегда. При таком-то предке – разве ж имею я право раскисать? И вообще, пришла на работу – так работай. Тебе, в конце концов, народ за это деньги платит.