Мориц уловил в его словах злую насмешку. В глазах старика читался явный намёк. Мориц почувствовал, как в глубине закипает раздражение, и едкая грязная накипь поднимается всё выше и выше, багровой пеленой застилая глаза. Он едва удержался, чтобы не влепить Курандо затрещину. Дуэль. За такие намёки он не прочь сразиться с ним на дуэли.
Курандо, из старого воина становясь похожим на содержателя ночного притона, давя циничную усмешку, произнёс:
- Получив такую награду, ты возьмёшь на себя большую ответственность. Ты даже не представляешь, что тебе придётся сделать, чтобы удержать её у себя.
Мориц, ощущая целую смесь из гнева, упрямства, стыда и раздражения, вновь принялся расставлять на столе оловянных солдат.
Мысли о девушке туманили ему голову. Он и думать о ней не мог, и не думать не мог. Он любовался ею, как растущим на клумбе цветком, и в то же время одного созерцания ему было мало. Он хотел приблизиться к ней и прикоснуться рукой, хотя понимал, что его прикосновение убивает.
В девять часов они завершили свои детские, но по-взрослому серьёзные игры. Курандо откланялся и ушёл. Мориц, бросил последний взгляд на оловянное воинство, загасив все свечи, кроме одной, перешёл с ней в другую комнату - в библиотеку.
Там, поставив свечу на заваленный книгами столик и взяв в руки томик стихов, он позволил своему телу провалиться в мягкие подушки кресла.
Хотелось расслабиться. Душа требовала лирики. Сам он не был любителем поэзии, но с тех пор, как осознал, какую власть над душами и помыслами людей может иметь красное слово, он заставил себя ознакомиться с наилучшими произведениями наиболее превозносимых молвою поэтов, в тщетной попытке понять: почему? Что тут такого? Что в рифмованных строчках пленяет людей? Не понял. Не смог постичь. И только решил с находчивостью прожжённого хитреца: раз слово зажигает сердца, его воины - в лагере, в походе и в битве - должны быть с песней, вселяющей в них гордость и храбрость.
И только два дня назад, когда Курандо-Барл отправился двигать по ну очень большому столу настоящих солдат, он, испытывая в душе пустоту, которую не могли восполнить книги по истории и военному делу, забредя в библиотеку и случайно найдя там потрёпанный томик стихов, постиг: чтобы понять стихи о любви, нужно чувствовать то же, что и поэт.
Томик пребывал в очень плохом состоянии. Складывалось впечатление, что его либо зачитали до дыр, либо в течение многих лет швыряли по разным углам, как ненужную вещь. Он был очень сильно затаскан; в нём не хватало многих страниц. Морица это странным образом умиротворяло - этот томик так же потрёпан, как и его жизнь.
Раскрыв книгу на случайной странице, Мориц погрузился в дремоту рифмованных слов.
...Утонул. Опустился на самое дно, испугав стайку рыб и подняв клубы ила, выпустил изо рта пузыри и вдохнул полной грудью...
Сколько он продремал, он не знал, но ему грезились дивные вещи. Его сознание затуманивали лёгкость движений в воде, мягкость света и переливы теней на самом дне. Создавалась иллюзия чужого присутствия, хотя он был один. Его волос и плечей касались нежные руки, а до ушей доносился шелест одежд. Ирия... Он захотел обернуться, но тень, оброненная кем-то, проплывшим над головой, заставила его всплыть на поверхность...
Мориц открыл глаза и, поднявшись, чтобы размять затёкшие ноги, оглядел погружённую во мрак библиотеку.
Всё как всегда, только... Этого здесь раньше не было. Он не мог не заметить. Взяв свечу со стола, приблизился к маленькому лакированному столику. Ещё находясь в тени, столик показался ему странным образом очень знакомым. Приблизившись, он понял - почему.
Столик предназначался для игры в Сёги - сипангские шахматы. Его поверхность была разделена на 81 клетку. По краям одноцветного игрового поля, на специально предназначенных для этого площадках, лежали фигуры: плоские, одноцветные, похожие на широкие наконечники стрел, одинаковые по форме и различающиеся лишь надписями на них.
В своё время и столик, и набор вырезанных из слоновой кости фигур прислал ему Сифакс; по его мнению, эта игра идеально отображала реальную жизнь. В течение полутора переполненных смутами и войнами столетий они вели игру по переписке. На каждый ход они затрачивали от двух-трёх месяцев до нескольких лет, а учитывая уникальную особенность Сёги, дающую право любую побитую вражескую фигуру поставить на доску как свою, игра грозила продлиться ещё не одно столетие.
Они сражались долго и с упоением. Было время, когда он всю свою жизнь приравнивал к этой игре и, сам того не замечая, приурочивал свои нападения на врага к агрессивному ходу, и даже не удивлялся, когда, захватив очередное Сифаксово логово, находил там послание с ответным оборонительным или контратакующим ходом.
Игра осталась незавершённой. Он сумел покончить со своим врагом до того, как тот смог ответить на его атакующий ход. Он не выслал ему предупреждающий цифренно-буквенный код. Он принёс ему его сам, и сам передвинул фигурку.