Мир велик, и спасение поджидает за каждым углом

Им пришлось отдать свои паспорта. Яна почувствовала себя после этого раздетой, а Васко испытал облегчение, словно, лишившись паспорта, он тем самым окончательно избавился от власти отечественных правителей. После короткого опроса их отвели в соседнюю комнату и усадили на табуретку; Яна только и успела отбросить со лба прядь волос, как блеснула вспышка, послюнив палец, привести в порядок пробор на голове у Алекса, как сверкнула вторая вспышка, Васко, Васко, твой воротник, но Васко никак не реагировал, а тут сверкнула третья вспышка. А потом — Богдана куда-то вызвали — человек, который их фотографировал, велел им подойти к другом столу. Как он, собственно, выглядел, этот человек? Все происходило так быстро, Яна еще не отключилась мыслями от фотографирования, а он взял ее за запястье, стоял перед ней и был много выше ростом, чем она, а на столе лампа, право же, значительно выше, лампа горела, он взял ее за большой палец и потянул его к столешнице. Чего ему надо? На столе что-то лежало, он отвел ее большой палец в сторону, ткнул им во что-то мокрое, прижал к подушечке для печатей. Что это он такое делает? Он потряс ее руку — не напрягаться — потом припечатал ее палец к светло-коричневой карточке, в квадратную рамочку, отвел ее руку назад и повторил ту же процедуру с каждым пальцем ее правой руки, и для каждого пальца — своя квадратная рамочка, и с каждым пальцем все глубже становилось унижение. Она бросила взгляд на карточку, человек допустил опечатку, Татаяна Луксов, и шрифт бледный, может, потом она скажет, что это не про нее, но отпечатки ее пальцев блестели и под противным светом лампочки уничтожали ее индивидуальность. Мы все должны через это пройти, Яна, лично к нам это не имеет никакого отношения. А если она теперь не в такой степени сознает себя человеком, как раньше? Она бросила взгляд на свои угольно-черные пальцы. Это никогда не отмоется. «В умывальной есть мыло», — сказал Богдан, но ее это не успокоило.

Коридор широкий и темный, окно в дальнем его конце сохраняет весь свет для себя, прислонившийся к стене человек, абрис ожидания, выглядывает наружу.

— Послушай, — говорит Богдан, — к сожалению, есть еще одна неприятность, ты-то с этим справишься, я понимаю, но вот твоя семья, я хочу сказать, женщины принимают такие вещи слишком близко к сердцу, так что не падай духом, через несколько месяцев вы отсюда выберетесь, надо просто закрыть глаза покрепче и пробиваться. Вспоминай время от времени свою дорогую родину, тогда и выдерживать будет легче.

— Ты о чем это? — И взгляд через плечо, на Яну.

— К сожалению, у нас сейчас слишком мало комнат, поэтому мужчины и женщины спят отдельно, вообще-то семьям надо бы выделять по комнате, но беженцев слишком много, а на всю Италию есть только три лагеря, что тут поделаешь, у них и других забот хватает, словом, глупо получается, но комнату вам придется делить, это бы еще полбеды, вот только, я и сам очень жалею, но по-другому не получилось, тут даже у самого Богдана власти не хватает, они сунули вас в одну комнату с цыганами, их там целая стая, цыгане — товар со скидкой, они все из Польши, вам будет выделена половина комнаты, вот сейчас мы посмотрим, ее можно отгородить занавеской или еще как, не так уж и страшно.

В конце коридора они сворачивают направо, в проход поуже. Человек у окна разглядывает их недоверчиво, а может, просто утомленно.

— Чех, — говорит Богдан. — Их здесь много, вы ж понимаете.

Группа мужчин стоит посреди коридора, голоса громко хлещут в спину. Цыгане. Их разговоры распадаются, едва Богдан и Васко останавливаются перед открытой дверью. Взгляды отнюдь не гостеприимные. Богдан кивает им и проходит в комнату. Васко — за ним. Татьяна следует по пятам, держа Алекса за руку. И запах. Этот запах вытеснил из комнаты всякое подобие свежести: кипящая похлебка, лук и чеснок, скверная говядина, сильно наперченная и чуть подгорелая еда. Яна усилием воли заставляет себя разглядывать эту комнату. В правом углу — раскаленная плита, на плите — большой чугунок, на стене — следы сажи и ковер из брызг, в основном — помидоры, отчасти густо-красные, это когда неосторожно открывают консервные банки, и разные оттенки коричневого — это когда разлетаются брызги от какого-нибудь кипящего соуса. По левую руку стоят две двухэтажных кровати, в середине стол, в поверхность стола врезаны нескончаемые часы скуки.

Васко кладет на стол полупустой чемодан. Яна с Алексом подходят к одной из кроватей, садятся на край. Простыни в голубизну, по длинной стороне — кайма, в углу — грубые одеяла, сложенные квадратом.

— Мама, где я буду спать?

Цыгане из коридора пришли в комнату, их речи сливаются в крик. Богдан, по-видимому, знает несколько слов по-польски, но одобрения не получает. Есть проблемы. Богдан возбуждается. Один из цыган вынимает нож. Вгоняет в стол возле чемодана. Богдан кричит, кричит на цыгана. Тот кричит в ответ. Остальные удерживают его.

Богдан оборачивается:

— Они здесь готовят, они не хотят отсюда уходить, потому что они здесь готовят.