Грозный вопрос оборвался, он покачнулся, сделал шаг в сторону. И следующую мою попытку ударить пресек выпадом клинка. Лезвие прошло по плечу. Я подалась назад, не выпуская своей палки и не чувствуя боли. Я собралась драться дальше, как прямо из-за спины, поднырнув под посохом, появился Аверс и резкими движениями ударил цатта ножом сначала по запястью с оружием, а потом в грудь. Ратник упал навзничь, почти голова к голове с тем, кого убил сам. Оружейник не остановился, он столь же быстро метнулся к лежавшей лошади, и, присев, перерезал ей горло, заставил ее затихнуть. Животное сломало ногу, не пыталось даже встать. Аверс гладил ее окровавленной рукой по морде и шее и я, подойдя, увидела, как растекается по траве кровь. Потом уже в тишине, оружейник без слов указал на укрытие и сам, замерев, прислушивался к звукам леса.
Моя рука болела, но шевелилась. Я достала наши сумки, а Аверс снял с седла арбалет и болты к нему, прогнал шлепком лошадь ратника и быстро нагрузил на себя большую часть поклажи. Шепнул:
- Ты задета?
- Не сильно.
- Они наверняка не одни. Но либо еще далеко, либо пока заняты. Отряд в любом случае найдет место схватки, и по следам поймет, что здесь были не только эти двое. Мы должны успеть добраться до реки раньше... Глупая девчонка! - Вырвалось у Аверса горячим злым шепотом. - Его все равно было не спасти. И мы даже не знаем кто это! Вперед, быстрым шагом. Если можешь бежать, то бегом.
Бегом не вышло. Моя рука немела, всю свою ношу я перенесла на другое плечо и у меня быстро начала болеть спина и бок. Когда мы остановились на небольшую передышку, чтобы послушать - нет ли за нами погони, Аверс затянул мне руку ремнем, прямо поверх куртки. Кровь от раны просочилась по рубашке донизу и я чувствовала, как струйки щекочут ладонь. Перетяжка немного помогла, но рука почти совсем онемела. Сумок я больше не несла, все взял Аверс. И к самому закату мы достигли реки.
Русло было почти пересохшим. Иловые камни у нашего берега и косой обрыв на другом обозначали бывшую границу некогда глубокой речки. Сейчас это был широкий мелководный ручей, поросший в русле травой и чахлыми кустиками. Мы прошли прямо по нему вброд, едва замочив сапоги, и дальше двинулись по камням - ими был плотно усыпан пологий берег, без песка и земли, что помогало не оставлять следов.
Я урывками думала о своем действительно глупом поступке, когда могла отвлечься от жжения в груди, все пересохло от частого дыхания и ребра распирало. От боли в ногах, которые и без того были истерты, так теперь еще норовили подломиться на неровных каменных катышках. От холодной немоты в руке и теплоты крови в ране. Я думала, что мы могли бы пересидеть в укрытии и дождаться пока цатт уедет. Или забрав пленника, или убив его и бросив. Не было бы ненужной опасности. Но отчего-то я не смогла смотреть на убийство. Я видела смерти. И в месяцы одинокого выживания, и в Неуке, когда Сомм не мог спасти кого-то. Но там были драки, голод, раны и болезни. А здесь цатт собирался ударить оглушенного, безоружного. И может быть ни в чем не повинного человека.
На следующем проблеске мысли через боль и усталость, я вспомнила, что на упавшем были сапоги и куртка, какие носили наши ратники. Или он дезертир, или крестьянин, выменявший одежду у дезертира, только это и послужило причиной погони. А еще я вспомнила, что кричала не на своем а на их языке. Неосознанно. И потому убийца не напал на меня первым. Он хотел спросить "Кто такая?", он принял меня за землячку, а я ударила его.
Как только сгустились сумерки, у нас уже не было сил для быстрого шага. Да и свет не позволял двигаться без осторожности. С камней мы сошли, пересекли воду и двигались уже по траве вдоль косогора. Быть может погони и не было, или они потеряли наш след, но вокруг были только спокойные звуки воды, ночных птиц и ветра.
- Вот она...
Оружейник осип и его голос выдал, как сильно тот измотан. Я тоже увидела появившееся невдалеке очертания крыши и белые пятнышки стен. Хотелось упасть тут же от мысли, что дошли. Но нужно было преодолеть еще эту сотню шагов до укрытия, прежде чем падать.