Миракулум 1 (СИ)

  Недавно шел дождь, ближе к реке и так было немного деревьев, потому много веток я не набрала. Мне пришлось пройти дальше, обратно к дороге, в более густую чащу - я искала дерево, которое упало не на землю, а осталось опираться на камни или другие стволы. Его ветки достаточно сухи для костра и не прогнили, лежа в сырости половину осени. Шла осторожно, вглядываясь и под ноги, чтобы не угодить сапогом в нору или яму, и тут различила помимо шума воды еще какой-то. Всхрап и позвякивание. Замерев и сосредоточившись, поняла, что слышу едущего всадника. Кто-то рысцой проезжал по дороге, с которой мы сами свернули не так давно. Поначалу у меня не всколыхнулся страх, я прежде всего подумала еще о каких-то путниках, возможно, едущих встречно или догнавших нас после перевала. Любопытство взыграло больше и я отложив ветви, пошла на звук. Что меня удержало от того, чтобы выйти из гряды кустарника открыто и сама не знаю, но ненарочная осторожность меня и спасла - всадников было много, отряд растянулся целой вереницей, едущей по узкой каменистой дороге в том направлении, куда и нам было нужно. Только путь их лежал не от перевала, а от иной дороги. Выше, за грядой низкого леса, открывалась унылая серая пустошь предгорья, и оттуда черным паводком накатывала эта волна новых и новых отрядов. Были уже сумерки, и живая их масса - людей, лошадей, скота перемешивалась с огоньками зажженных факелов, словно по той реке плыли сотни оранжевых светлячков.

  Вот где страх накатил меня и заставил оцепенеть. Это были наши враги, цатты, и они каким-то образом подобрались с той стороны, где мы считались надежно укрытыми и горной грядой, и дальше на юге - приморскими скалами и частыми штормами. Сердце забилось панически и, преодолев оцепенение, я была готова уже рвануться к Аверсу, как почувствовала, что жесткая холодная ладонь накрыла мне рот и плечи прижала к себе другая рука.

  - Не кричать, - шепнул оружейник, и дождался моего кивка прежде чем убрать от губ руку. - Умница.

  А я и не собиралась кричать, не дура. Это в замке я разнежилась, при такой защите ослабила бдительность и не помнила об опасностях, а ведь поначалу моей новой жизни эта же самая жизнь быстро учила меня настоящей, звериной осторожности, когда я не попалась в руки ни насильникам, ни убийцам, и при том - звериной же скрытности и терпению, когда приходилось словить залетную птицу или самой прятаться полдня не шевелясь в уголках и ямах.

  Оба мы отползли сначала до валуна, потом, не смотря на надежно закрывавший нас лес, пригнувшись, добежали до лагеря. Аверс уже загасил костер, и лошади были уведены в грот. Он услышал что-то раньше меня, принял меры от дыма и от лошадиного ржания, чтобы не дать себя обнаружить, а потом пошел по моим следам.

  - Нужно сейчас же обратно. В Неуке должны знать о вторжении как можно скорее. И теперь уже лошадей не жалеть, у нас нет столько времени.

  Выехали мы тут же, как только собрались. Кролик остался сырым, лошади не отдохнувшими. И на темной дороге они все больше спотыкались и запинались о камни. Аверс хотел добраться только до перевала, заночевать и с рассветом уже гнать так, как силы позволят. Я согласна была с ним - молча слушалась, выполняла его указания и не роптала на то, что уже на второй день нашего быстрого и почти беспрерывного бегства, все мое тело мучительно болело. Спина и ноги ныли так, словно кто-то избил меня палкой в наказание, руки едва держали поводья. С нашими клячами, конечно, ни о каком галопе и речь не шла, но та рысь, которую оружейник выжимал из своей кобылки, уже грозила скорой гибелью животному. Он давал всем нам отдохнуть ровно настолько, чтобы я не свалилась, и чтобы лошади не пали. На одной вдвоем далеко не уехать, а пешком тем боле не уйти. Разговоров меж нами, кроме как по делам насущным не было.

  В первый день мои мысли только и роились что вокруг страшного события - в наши земли, в тыл, вторгся враг. Что сейчас там, за грядой, творятся те же бесчинства, что и на Побережье. А потом поостыла. Усталость тела передалась и уму. Не могла я думать, не могла больше волноваться за чужие судьбы, за наши, и не могла переживать горячо за ту войну, которую видела только по следам - по раненым и по беженцам. Все умирали. И в Неуке, и где-то по пути...

  А я уже не хотела ничего, кроме как лечь и заснуть мертвецким сном.

  Аверс был не таким. Двужильный, выносливый - он спал мало и только по посеревшему лицу можно было догадаться, что и ему не совсем легко. Переживал ли он что-то от вторжения, я не знала и не спрашивала. Нами в первую очередь руководил долг. Задание не столь было важным, как предупредить Неук, разослать гонцов, чтобы успели собрать силы для отпора.