Миражи искусства

Выходило, что на нём как лежало пятно пьяницы, так оно и оставалось во мнении местного сообщества. Я знал Василия как парня грубоватого, любившего кого-нибудь поддеть, как бы испытывая этим на выдержку, всегда извинял ему эту его темноватую слабость, но в данном случае я был серьёзно задет и уязвлён. Возразить ему просто не нашлось времени, так как Василий спешил и скоро ушёл.

Но теперь эпизод с ним служил мне дополнительным пунктом, который я вынуждался учитывать в начатом разговоре с учителем.

– Заранее приношу извинения и обещаю не делать ничего, что бы обижало вас, – сказал я ему.

– Спасибо. Впрочем, я сам давно уже хотел кое-чем поделиться с вами, да остерегался.

– Ну, вот теперь-то вам ничего, кажется, не препятствует. Смелее.

Я посмотрел через открытый проём ворот наружу, где уже спускались плотные вечерние сумерки, включил внутреннее освещение, достал находившиеся под верстаком две небольшие самодельные деревянные одноместные скамеечки, расставил их поблизости от заднего номерного знака машины, так, чтобы каждый из нас мог поудобнее усесться на них друг перед другом, жестом руки пригласил Владимира Петровича сесть, и теперь, глядя, как он охотно усаживается, оставалось лишь позаботиться о том, как бы правильнее выбрать тональность и содержание нашей беседы, провести её ровнее и эффективнее.

– Для начала я хотел бы знать: вы считаете себя алкоголиком?

– Другие это скрывают, а я – нет. Зачем? Да – я из их числа.

– Но с тех пор, как я даю вам в долг, я не видел вас выпившим.

– Это лишь черта моего организма. Я, знаете ли, не пьянею.

– Разве такое возможно?

– У меня с этим нет проблем. Когда вы или кто-то другой даёт мне денег, у меня проходит неуверенность, что выпить мне будет не на что. Я обретаю, конечно, не душевный покой в его желательном идеальном виде, но всё же мне становится спокойнее. В таком режиме я пью меньше, и мне достаточно. А сам приём спиртного у меня тоже особенный: я пью ночью. Легче спится. И на работе я в меру свеж.

– Пьёте частями или всю вашу «норму» сразу?

– Бывает, что и по-раздельно, а чаще – сразу.

– Каждую ночь?

– Нет. Иногда через раз, иногда и через пять дней, через неделю.

– А запои – случаются?

– Всё вместе взятое, собственно, и есть запой. Иногда он более выраженный, это когда я вынуждаюсь пропустить не только ночью, но ещё и днём, как бы в похмелье. Однако такое редкость. В основном, когда нет денег, когда они кончились, а взять, занять не у кого, и портится настроение, самочувствие…

– А у жены вы разве не могли бы иногда брать? Я наслышан о её строгости к вам, но это ведь в семьях принято и, если в пределах допустимого, то бюджет особо не страдает. Не обходятся ведь и без домашних, пусть и нечастных застолий с приглашениями гостей. В вашем случае это бы тоже могло снимать обеспокоенность…

– Прекрасно понимаю, о чём вы сейчас говорите. Мы с супругой, когда я настаивал, пробовали выкраивать, но мне при этом всегда казалось, что уговор с нею не может быть долгим. Даже имея свои, то есть – от неё, шёл и находил в долг, репетиторствовал. Сущие крохи, поймите. Как говорится, – для гарантии. Сейчас, когда она знает, что я беру у вас, она не отказывает, уступает мне, это ведь при таком порядке не столь уж и много. Супруга, скажу вам, хорошо понимает вашу заслугу перед домом и неизменно доверяет вам, говорит о вас с уважением, меня не пилит. А я, в свою очередь, приобретая спиртное, ни с кем не делюсь. Пьющие компании хороши для веселья, для праздников, для удовольствия души. Тут же не до этого…

– Выходит, я со своими ссудами тот человек, на котором держится ваш благополучный запой?

– Именно. Только вы, кажется, говорите это с оттенком иронии?

– Поверьте, нисколько.

Промелькнула небольшая пауза. Можно было удовольствоваться: всё шло хорошо.

– С чего мы начали? А, да. Я уже спрашивал: почему вы не решитесь бросить?

– По ходу беседы я уже почти объяснил. Мне дорого то самое чувство успокоенности.

– Может быть, стоило бы пройти обследование…

Я хотел ещё добавить: «или даже курс лечения», но хорошо, что не успел. Географ широко открытыми глазами протяжно посмотрел на меня, и в этом его взгляде я почувствовал укор и тревогу. Он мог подумать, что я рискнул заговорить о нём как о душевнобольном, но, честное слово, я и не собирался переступать на эту оскорбительную полосу. То, что она была оскорбительной для него, можно было не сомневаться. Он явно сторожил меня по этой части, и потому мгновенно вычислил моё неосторожное двусмысленное отклонение от допустимого.

– Не сердитесь, – сказал я ему. – Вы вправе посчитать…

– Чего там. В самом деле, могло показаться…

– Раз так, вы согласны ответить на мой вопрос, прозвучавший самым первым: из-за чего вам нужно пить?

Я внимательно следил за учителем. Готов ли он продолжать диалог? Прервёт его сам или ждёт этого от меня?

Нет, кажется, будем продолжать.

Владимир Петрович кашлянул, поправил галстук.

– Дело нисколько не сложное и одновременно сложное невероятно, – заговорил он тоном, где угадывался учительский опыт изложения материала. – Я понял, что поправить уже ничего нельзя.