Миражи искусства

– Вот что, – сказал я ему, подыскивая слова, которые нужно было употребить, не обидев его: – Спиртного я не держу, и кроме как тех, что вы принесли, у меня сейчас нет. Вот. – И протянул ему вынутую из кармана купюру.

Учитель посмотрел на меня, взял поданное. Лёгкая усмешка мелькнула у него на уставшем лице и тут же погасла.

– Вы сейчас хотели попросить меня, чтобы я не возвращал, не так ли? – Голос у него дрогнул, и я видел, что принявший деньги готов был едва ли не навзрыд расплакаться.

Он хорошо читал мои мысли!

Но отвечать правдиво я был совершенно не в силах и не был расположен к этому.

– Нет, разумеется. Пусть остаётся как было, – сказал я. И чтобы как-то разрядить возникшую обоюдную неловкость, указывая на чёрное небо в проёме гаражных ворот, добавил: – Быть дождю, не находите?..

– Я вам хотел сказать то же самое. И ещё: большое спасибо! Уверен твёрдо: вы знаете, о чём я говорю.

Мы крепко пожали руки друг другу. Расстались, подходя к дому. Начал накрапывать мелкий дождь. Я не торопился входить в свой подъезд. Хотелось постоять, побыть одному. Видимо, такая же потребность была у Солодовникова. Только ему у своего подъезда, я думаю, оставаться было сложнее. Это бы значило, что мы могли снова сойтись для разговора. Уже не такого серьёзного, как в гараже, но всё же. А время уже было довольно позднее.

Он только приостановился, махнул мне рукой и подойдя ко входной двери, открыл её и пропал у меня из виду.

История с ним потекла по тому же руслу, что и во всё предыдущее время нашего знакомства. Но уже с поправкой на установившуюся новую меру неподдельного уважения и внимательности друг к другу. Сколько раз могло случиться, что мы не удержались бы на высоте, куда поднялись, ещё только в общих очертаниях представляя себе, что такое мы ищем и открываем в общении и каждый в самом себе. Дорогой была та мера-поправка. Теперь, чтобы её сохранить, не стоило жалеть ничего. Но так уж бывает, что всё, устремляемое к идеальному, рушится легче всего, причём, как правило, от самой незначительной мелочи.

В этот раз было именно так.

Тёплое время года сменилось прохладным и затем холодным. Я пропадал на работе, мои командировки по каким-то обстоятельствам участились и затягивались. Иногда они шли одна за другой, так что дома удавалось бывать накоротке, недолго. Владимир Петрович как-то угадывал моё присутствие в городе, приходил в гараж, брал в долг или отдавал взятое.

Я в этой череде наших встреч видел нечто унижающее учителя, хотя он, казалось, даже думать об этом себе не позволял. В холод ли, в слякоть да ещё почти каждый раз в темноте, я-то при своём деле, но ему же надо ловить, заставать меня, звонить, приехал ли я, это не годится, говорил я себе. Однажды сказал ему:

– Вам, насколько я понимаю, неудобно затрачивать вот так время, чтобы заставать меня. Лучше бы заходить ко мне на квартиру. Я скажу своим, что это важно и для меня, и для вас.

– Не знаю, право. Моя репутация…

– Ну, что вы. Давайте условимся. Хотите, так я сам буду звонить, когда нахожусь на месте.

– Уважая вас, принимаю ваше предложение. Но что до звонков с вашей стороны – увольте. Мало вам своих забот.

На том и остановились.

Он несколько раз появлялся у меня в жилище. В новых рамках вёл себя сначала очень пугливо, насторожённо, неуверенно, сильно смущался, если кто из домашних выглядывал из какой-то из комнат или из кухни или проскальзывал мимо. Не хотел проходить от двери; стоя у неё, на половичке, торопливо отдавал мне или брал, произнося почти всегда одинаково слова благодарности или обещания отдачи. Замечать какую-нибудь худую перемену в состоянии его духа во время таких наших встреч мне не доводилось.

Однажды я подхватил воспаление лёгких. Меня уложили в больницу. Уже под самую выписку обнаружили какие-то осложнения. Понадобилось остаться. Лечение давалось плохо, и меня перевели на обследование в другую больницу, а затем и в другой город, в столичную клинику. В общей сложности я провёл на лечении больше четырёх месяцев. Ещё только заняв больничную койку, я наказал домочадцам, если учитель будет появляться, чтобы с ним обходились потактичнее и повнимательнее. Больших накладок по этой части не последовало, и всё же беда нашла нас. Я, конечно, имею в виду и Владимира Петровича, и себя.

Началось уже в первый его приход в мою квартиру в период моего отсутствия. Он принёс долг купюрой, стоимость которой ровно вдвое превышала величину возвращаемого; никак не удавалось её разменять. Горемыка учитель как-то очень возбуждённо топтался на пороге, потел от напряжения, надеясь, что сдача найдётся. Но её не оказалось, и он, краснея и путаясь, только с большим трудом наконец-то отыскал выход из положения. Он оставил купюру и, уходя, сказал, что как-нибудь заглянет.