Миражи искусства

Его не было довольно долго. Видимо, он рассчитывал, что скоро я приду из больницы, и ситуация для него упростится. Обходился без денег, которые привык занимать у меня. А между тем остаток, сдачу от возвращённой им суммы долга, моя жена положила на полочку над вешалкой, здесь же, у входной двери. Она тем самым намеревалась не тратить лишнего времени и разговоров при случае, когда бы пьяница соизволил придти, чтобы забрать кровные. Каждый раз при посещениях меня я спрашивал домочадцев, не смахнул ли кто деньги с той полки, зайдёт человек – чтобы никакой задержки с возвратом оставленного им не было допущено.

Все мои указания были учтены. В последующем пошло ровно, только по-особенному. Деньги, которые Солодовников забрал как полагавшуюся сдачу ему, он, по забывчивости или в замешательстве ещё от предыдущего инцидента, принёс обратно, уже как возврат собственного долга. В то время в квартире была моя родственница, ничего не знавшая ни о пьющем учителе, ни о наших с ним денежных отношениях. Она как раз находилась тут одна. Моя жена куда-то ушла и когда вернулась, то в суете не очень-то сумела разобраться в объяснениях родственницы о приходившем каком-то человеке, соседе. Не дав себе труда подсчитать, которого это раза был принесённый долг, супруга преспокойно положила сумму на ту же полку у входной двери.

С тех пор так получалось, что заёмщик брал у нас деньги как бы из своей кассы

По поводу такой случайно установившейся, очень простой и удобной ссудно-расчётной схемы можно было даже развести некоторый юмор. Дескать, вот какое бывает. Мы все, кто составлял наше домашнее сообщество, действительно от души прошутили возникшую ситуацию. Но договорились, что менять схему не нужно, иначе заёмщик, узнав, что над ним посмеялись, может обидеться.

Лучше бы описанного не происходило! В истории близилось окончание, и оно было очень печальным.

Учитель географии, сбитый, видимо, с толку моим растянувшимся отсутствием, не удержался в установившихся параметрах. Запил с превышением нормы. Выпрошенные у своей жены деньги он, вместо того, чтобы в виде «долга» положить в свою «кассу», протратил. Моментально возникла ситуация разбалансированности в его действиях, в ощущениях, в общем состоянии. На него нахлынуло раздражение, усталость, он не знал, что предпринять. Пустился искать взаймы. В конце концов решился опять зайти в мою квартиру. Куда ещё он мог теперь направиться в первую очередь? Не откажут, думалось, наверное, ему.

Болезненный, какой-то зажатый, быстро опустившийся, он стоял на уже знакомом половичке и что-то говорил. Той же моей родственнице, которая снова оказалась дома одна. Зная теперь пришедшего и ещё то, что деньги для него поступают от него же и лежат на ближайшей к порогу полочке, она, не вникая в детали, протянула к ней руку, пошарила на ней, ничего не обнаружила, и, разведя в стороны ладони, сделала перед пьяницей весьма характерный жест, обозначавший, что помочь ничем не может.

От неожиданности и растерянности, что так выходит, Владимир Петрович непроизвольно развёл руками, тоже как бы говоря то, что сказали ему, остолбенело поторчал ещё пару секунд на половичке, закрыл лицо руками, повернулся к двери, ткнулся в неё, пробуя побыстрее открыть её и, не справляясь с этим, заскрёб по ней пальцами, завыл от обиды и от немеренного несчастья как в несуразной текущей минуте, так и во всей своей пропадавшей жизни, уже не слыша увещеваний невольной обидчицы, не обращая внимания ни на что ни вокруг себя, ни в себе.

Оглушённый, растоптанный, выжатый необъятной досадой, он уже не мог иметь никакой перспективы хоть как-то подровнять себя.

Несколько дней у себя дома он только то и делал, что упрашивал не ходившую на работу свою жену дать ему выпить, и она, опасаясь, как бы он теперь же не умер, и не решаясь из-за боязни огласки вызывать скорую медицинскую помощь, изыскивала и давала ему запрошенное, хотя и понемногу, но и это немногое, как то всегда бывает в таких случаях, действовало ему не в пользу, парализуя или искажая в нём человеческое. Так вот заканчивалась его жизнь, и он уже определённо не хотел оставаться в ней.

Глубокой ночью, выйдя на какое-то время из полукомы и разыскав перевязь, он сумел незаметным выбраться из квартиры на этажную площадку и здесь повесился на проходившей поверху стены толстоватой трубе отопительной системы.

До моей выписки из иногородней больницы оставалось всего несколько дней, так что я при всём желании не мог повлиять на исход описанной драмы. Похороны, как мне рассказывали, проходили с каким-то грязным привесом: поп из ближайшего прихода возражал против того, чтобы упокоить несчастного самоубийцу на общегородском погосте. Также появились недоразумения с правом семьи на получение погребального пособия. Коснулось происшедшее и меня. В мой адрес посыпались как раз те самые обвинения в экзальтациях, то есть в надеждах ласковым отношением оберечь пьющего человека от падения в пропасть. Считаю такие нападки несправедливыми.