Миражи искусства

На самой середине прошлого века, закончив семилетку, я раздумывал, как продолжить образование. Предстояло уезжать из дому, из своего села, до крайности бедного, быстро пустеющего. Я и до этого находился в отъездах в учебные сезоны: с пятого класса обучался в школе отдалённого железнодорожного узла, где сиротился, квартируясь в убогом бараке. Но теперь обстоятельства менялись радикальным образом. В нашей многодетной семье я был самый младший, и, так как устраивать свою судьбу на стороне уже раньше отправились из молодёжи все, кроме меня, вопрос с отъездом приобретал тревожную окраску. Отца не было, он погиб на войне. И мама должна была остаться одна-одинёшенька. А она тяжело болела, не могла работать ни в колхозе, ни дома. Вскоре её увезли в больницу, где она умерла. Мои планы выбраться из глухомани, откуда только до райцентра более сорока километров, рухнули, по крайней мере – на первый послешкольный год. Я оказался один в старенькой избе под соломенной крышей. На меня целиком свалились заботы об истопе, заготовке дров, уборке, стирке, стряпне, содержании домашней живности, возделывании грядок, сборе и сохранении впрок даров с них. Всего не перечислить. Да ещё то и дело колхоз норовил притянуть меня, подростка, на свои нелёгкие и нескончаемые работы.

Как ни странно, дела у меня пошли споро. Сказывались немалые навыки, приобретённые сызмальства, под присмотром других членов семьи. Хлопотать по хозяйству с утра до ночи одному мне нравилось, я почти сразу вошёл во вкус, нисколько не уставал. Ко мне часто заглядывал дед из соседнего дома, участник ещё первой мировой войны. Наведавшись в очередной раз, он посочувствовал моей незавидной доле, но, заметив относительный во всём порядок, похвалил. Только вот кабанчик у тебя того, говорит, тощ, гляди, как бы не пропал. Меня это задело. Не обидело, а так, по-доброму. По прежним сезонам я знал, что дед дока выкармливать свинину. И последняя особь на его подворье, свинка, выглядела, конечно, намного лучше моего подопечного. Несмотря на это я возьми да и скажи старику: давай, мол, посоревнуемся. Сосед улыбнулся в усы, хитро прищурился, пропыхтел цигаркой с крепчайшим пахучим табаком-самосадом и… не отказался.

Мы с того дня стали часто наведываться друг к другу уже как партнёры по договору. Как и у всех в деревне, в подворье у деда основным кормом при отращивании свиней служила тогда отваренная кукурузная крупа с урожая на собственном огороде. Высушенные в початках и отшелушенные зёрна дед сам дробил на грохотавших далеко за стенами избы ручных жерновах-дерунах, а отваривала бабка, его супруга. Жернова были и у меня. И кукурузы я со своего огорода припас прилично. Только я варил зёрна непромолотыми. Варил подольше, до разбухания. По общесельскому рецепту, в корыто ещё добавлялись картофельный и тыквенный отвары, свёкла, вдоволь воды, скудные остатки со своего стола. До заморозков, то есть когда подопечных ещё только определяли в «интенсивный» откорм, прямо с грядок полагались им капустные листья. Эффект говорил сам за себя: то, что мой кабанчик употреблял, выходило из него очень здорово похожим на то, как оно выглядело в начале, в натуре. Ветеран, узнав о моём «новшестве», бурно, до слёз расхохотался. С издёвкой, нахлопав меня по узеньким худым плечам, он несколько раз громко и многозначительно повторил: «Ну и ну!». Впрочем, сказал он, уже уходя, договор пусть остаётся в силе, может, мол, что-нибудь ещё придумаешь, посмешнее…

Становилось ясно, что вряд ли бы я мог рассчитывать на выигрыш. Между тем промелькнули недели, месяцы; приближался финиш откорма. У деда свинка полнела, раздавалась; всё её тело смотрелось упитанным, степенным; сквозь чистую белую щетину проступала розоватая аппетитная кожа. На моей же стороне было по-другому. Кабанчик хотя и набирал вес, мощнел и подрос, но, казалось, только вверх. Бока оставались подозрительно плоскими, как от начала. Видом он не свежел: затёртая, свалявшаяся грязно-рыжая щетина, длинные хиляющие ноги. Меня он покорял тем, что был неприхотлив, меланхоличен, при встрече со мной добродушно похрюкивал, и то, что я для него готовил, съедал без остатка, не портил, не настаивал на добавке.