Миражи советского. Очерки современного кино

Его фильм — его карта. Его право, его воля, его сила воткнуть флажки туда, куда он пожелает. Нарисовать собственную границу, одержать собственную победу. Закончить жуткий фильм о невозможности выжить надеждой на жизнь и будущее. Переименовать Аду (так звали прототипа героини), в имени которой русскому уху всё равно будет слышаться «Ад», в Анну. В переводе с древнееврейского — «расположение, благосклонность, благоволение».

Между прочим, в реальной истории Ада выжила.

Звенит последний звонок.

Алексей Федорченко: «Надо документальное кино снимать как игровое, а игровое — как документальное, чтобы было интересно жить»

Фильм после больше чем года мытарств добирается до экранов на 9 мая. Это очень специальная дата (в Минкульте ее назвали бы «сакральной»), в которую зрителям предлагается смотреть фильмы на определенную тему. Как вам нравится этот контекст? Долго казалось, что он приспособлен эксклюзивно для спонсированных государством больших «патриотических» проектов, но ведь «Война Анны» таковым явно не является?

Я удивлен, с одной стороны. С другой стороны, доволен. Потому что нужно показывать народу разные точки зрения. Всё-таки история — это не взгляд из Кремля, да? Это сумма неких субъективных взглядов, в том числе и взгляд сквозь разбитое окно старого камина. Мне кажется, что это важно для страны.

Каково вообще делать микрофильм о войне в эпоху эдаких высокобюджетных макрофильмов, которых становится всё больше и больше?

Фильмы эффектные и нарисованные — потому что это всё нарисованное кино — имеют право на существование. Но мне кажется, что их время проходит. Всё меньше и меньше трогают людей нарисованные баталии и нарисованные танки. А какая-то простая история… В общем, надо добраться до людей, докопаться. Сердца и умы закопаны под завалами государственной пропаганды из телевизора. Хочется это всё начать разгребать, чтобы людям стало больно за маленькие жизни. Потому что самое страшное время — это время, когда обесценивается жизнь. Сейчас она обесценивается. Хочется цену жизни вернуть.

Вас эта тема начала тревожить задолго до «Войны Анны», вы практически начинали с документального фильма «Давид», и там героем был ребенок, еврейский мальчик, который оказался в жерновах истории и Второй мировой войны, но чудом выжил. А теперь маленькая девочка. Откуда в вас такой непрекращающийся интерес на протяжении очень уже долгого периода?

Что касается отношения к Холокосту, то мне кажется, что любой геноцид — будь то еврейский, цыганский, конголезский или кхмерский — это общечеловеческая беда, проблема, горе, трагедия. Национальность тут не имеет никакого значения. Сейчас я серьезно занимаюсь темой сталинского геноцида. Вдруг почувствовал некую миссию, что нужно людям рассказывать такие истории. Несколько лет последних занимаюсь исключительно этим, готовлю какую-то массированную атаку на сталинизм. Не знаю, что это будет в итоге, но что-то будет.

Тем не менее, возвращаясь к «Войне Анны», в советском военном кино — да и в послесоветском тоже — тема именно Холокоста кажется табуированной.

Это глупое табу, не имеющее смысла сейчас, да и никогда не имевшее. Традиция нашего государства — антисемитизм, то в мягкой форме, то в более серьезной, как в 1949 году, когда чуть-чуть не случился второй Холокост. Не считаю для себя нужным следовать глупым табу и государственным течениям, особенно если они противоречат моим идеалам.

А почему трагедию Холокоста вы воспринимаете как личную? Где вы в этих сюжетах видите себя?