Мирелла

Лотхен подозвала подручного. Вместе они скрылись на лестнице, а воротились, таща завернутое в простыню окоченелое тело. Могильщик принял жуткую ношу. Лотхен, с лицом весьма кислым, распахнула дверь и сопроводила его на улицу. Могильщик опустил тело на тележку. Край простыни отогнулся, обнажив лицо мертвеца. Мирелла не хотела смотреть на покойника, но не смогла отворотить взгляд. Она признала вчерашнего выпивоху, коему шепнул на ухо человек в черном. Шея его и щеки были сплошь в пятнах.

Увидав Миреллу, Лотхен вскричала:

– А ну, пошла вон, паршивка! Это ты на нас несчастье накликала! Где ты, там жди беды!

Она призвала могильщика в свидетели:

– И так всегда: что ни напасть, то эта девка рядом крутится… Точно знаю, это твоих рук дело, напакостить решила или заклятие какое придумала! Уж я-то тебя, гадину, вижу! Ведомо мне, как ты на свет явилась, диаволово отродье!

Мирелла вжала голову в плечи и пустилась наутек, не слушая дольше ее речей.

Весь день Мирелла слышала, как горожане шепчутся меж собой. Говорили о покойнике, а главное – о темных пятнах. Мирелла вспомнила незнакомца в черных одеждах. Уж не Диавол ли то был? И отчего никто, кроме нее, будто его не приметил? Но мысли эти вселяли такой ужас, что Мирелла старалась прогнать их прочь.

Весь Гамельн чего-то ждал. Ввечеру жители вновь столпились перед каланчой, призывая бургомистра. Бургомистр взошел на помост. Явление его, с головы до ног облаченного в боевой доспех, произвело сильное впечатление. Жители согласились меж собою, что вид у него воинственный. Они решили, что господин их готов одолеть любые невзгоды. И не подозревали, что под железной броней исходит он обильным потом.

– Любезные сограждане! – начал он. – Стенания ваши достигли моих ушей. Многие средь вас пребывают в беспокойстве. Urbs pestilentia adflicta est.

Поскольку никто в толпе не шелохнулся, бургомистр перевел:

– То есть в городе чума.

Ропот ужаса прокатился по толпе от сего страшного слова. Весь день жители шептали его друг другу. Теперь же бургомистр возвестил во всеуслышание: выходит, истинно так. Черная чума, переносимая заразными крысами, за считаные недели выкашивала целые города. Бургомистр поднял ладонь, призывая горожан к тишине.

– Но могу вас успокоить. Город у меня под надзором. Зараза задушена на корню. Мы схватили сеятелей чумы прежде, чем успели они довершить свои козни.

Он подал знак. Двое стражников вышли вперед. Они вели горстку мужчин и женщин в кандалах, с одичалыми лицами.

Первым на помост бургомистр велел ввести старого еврея, у коего не осталось родни и коего заметили, по бургомистровым словам, когда он отравлял соседскую воду. Старик стал возражать.

– Это всё сущая клевета! Сжальтесь, милостивый бургомистр! – взмолился он, простирая руки.

Стражи осадили его, огрев по макушке копьем. Толпа, изрядно разъярившись, осы́пала его бранью.

Следом по указу бургомистра ввели пятерых цыган. Двух женщин и троих мужчин, темных кожей и волосами, в весьма жалких обносках, – они озирались с видимой тревогой. Один из них принялся торопливо и долго говорить что-то на своем напевном наречии, но никто не понимал, что он там лопочет.

Бургомистр пояснил, что чужаки миновали городскую заставу в сей же день, после полудня. А значит, явились в Гамельн, аккурат когда умер первый чумной: верно, тут не простое совпадение. Горожане согласились со своим градоначальником.

– Всем ведомо, цыгане – один сброд да колдуны. Без сомнения, они наслали злые чары на наш прекрасный город, – подытожил бургомистр.

– Смерть чужеродцам! Вздерни их, да повыше! – кричала толпа.

Бургомистр вызвал палача, тот соорудил виселицу.

Жители ликовали. Веселость их подкреплялась и облегчением, что удалось избегнуть мора.

Вдобавок солнце склонилось к заходу – а казнь при факелах, как известно, прелестное зрелище.

Палач по одному завел виновных на помост. Священник благословил их перед последним вздохом. Он с безмерным участием шел с ними до самой петли, рыдая от глубочайшей жалости к этим грешникам, коим уготован ад.

Но нужно было скорей управляться с делом, ибо разгоряченная толпа могла забить каменьями первого осужденного прежде, чем его повесят. Гнев горожан вспыхнул с новой силой, когда на шею ему наконец накинули петлю.

Мирелла, стоя вдалеке, у сарая, узнала в толпе потрясавшую кулаком Лотхен: лицо ее кривилось от злости. Порыв всеобщего гнева и рев толпы увлек и водоносов. Они голосили до хрипа.

Самые заботливые отцы и матери приводили детишек. Такие привыкли баловать своих чад: пичкали сластями и не упускали ни единой забавы. Не могли же они лишить отпрысков своих столь чудного зрелища. Вдобавок первая казнь для юного зрителя – прекрасный нравственный урок. Родители указуют малышу на виселицу и напоминают, что и он кончит так же, ежели будет бузить во время проповеди или упустит коз, пока пасет их на лугу.