Мирелла

Мирелла стиснула зубы. Она напряглась, отогнала руками крыс с головы и смогла наконец извлечь из флейты гневный, долгий и чистый звук, от которого со спины и с плеч разом опали все грызуны.

Мор дивился всё больше. Он восхищался ее стойкости. Но она не сможет держаться вечно. Он щелкнул пальцами дважды. Щелк, щелк.

Теперь уж не волна, а целое море крыс ринулось на Миреллу. Она чуть согнула колени, чтобы устоять, вдохнула поглубже и подула во флейту. Первый ряд снесло волною звука. Но на смену ему тут же встал второй.

В груди у нее жгло. На то, чтоб выдувать из флейты чаровские ноты, уходило немало сил. Она будто пробежала много миль. Крысы вновь подступали, жаждая отведать ее плоти. Она пинала их ногами, скидывала рукой.

Она никак не сдавалась. Напрасно Мор ждал ее мольбы.

Он отозвал крыс. Те отбежали и выстроились за хозяином, шевеля мордами и ожидая приказаний.

Мирелла стояла прямо перед ним. Молочная кожа ее на руках и ногах покрыта была алыми царапинами. Дышала она часто и неровно. Из-под порванной повязки на голове выбились пряди огненно-рыжих волос. Они прилипли к плечам и затылку и выглядели точно кровавые борозды.

Мору она показалась прелестной.

Он был рад, что пощадил ее. Было бы жаль, если бы крысы отгрызли ей нос. А главное, теперь, после столь благородного поступка, красавица точно падет к его ногам, благодаря за милосердие. Он великодушно подымет ее и, быть может, воспользуется случаем попросить о чем-то в знак благодарности. Он еще не знал о чем, но сама мысль ему была приятна.

Мирелла всё стояла на дрожащих ногах. Глубоко вдохнула, унимая сердце. Наконец, отдышавшись, она взглянула на него пристально и твердо сказала:

– Убирайтесь из моего города.

Какая заносчивость! Она едва стоит на ногах и вот тебе, приказывает!

Мирелла выжидала, пока вернутся силы, отдохнут мышцы. Она с тревогой думала о том, что еще ее ждет, но твердо решилась пережить всё во что бы то ни стало.

– Ну и дерзость! – сказал Мор. – В тебе отваги больше, чем в мужчине. И в награду за смелость я сохраню тебе жизнь.

Он улыбнулся. И прибавил:

– В обмен на поцелуй.

Животное начало вопило в ней: соглашайся и уцелеешь! Мор любезно склонил к ней свое лицо. В глазах его блестел наглый огонек, будто он бросал ей вызов: подступится ли к нему столь близко. Мирелла шагнула вперед и очутилась как раз под его подбородком.

Она взглянула на его гладковыбритую щеку, на губы, чуть изогнутые усмешкой. Мирелла знала немало юниц в Гамельне, коих и упрашивать бы не пришлось протянуть такому молодцу губы.

Она подняла голову. Это всего лишь поцелуй. И выйдет сухой из воды. И то сказать, куда приятнее, чем если б тискал ее Бедвик или тот нищий.

Вдруг Мирелла почувствовала, как кровь ее вскипает гневом. Тело опередило мысль. Она отступила. В мгновение ока флейта была уже у губ. До того скоры были ее движения, что Мор ничего не заметил. Мирелла выдула столь решительный звук, что пыль взметнулась перед ней от его силы и Мору пришлось отступить на шаг. Звук тот говорил: «Нет».

Мирелла замерла, сама дивясь тому, что содеяла. Теперь она ясно поняла: прошло время, когда она давала собой помыкать. Впредь она не покорится. И не выменяет на жизнь ни ласку, ни поцелуй.

Она вновь поднесла флейту к губам. Мор нахмурился. Крысы щелкали зубами, готовые отразить нападение.

Мирелла подула во флейту, но нежно. Выпорхнула тихая нота, робкая и трепетная, как первый поцелуй. С тончайшей игривостью пролетела она у самой щеки Мора и взмыла в небеса, уносясь от юноши в черном. Она говорила: «Возможно, потом».

Мор видел, как улетает поцелуй. Он не успел ухватить его рукой, о чем теперь крепко жалел. Не говоря более ни слова, он склонил голову. Он вознамерился быть любезным и перед столь твердым и изящным ответом мог лишь отступить.

Крысы расступились пред Миреллой почетным караулом. Юница, в облегчении и изумлении от того, что вышла живой из приключившегося, поспешила прочь от крыс, а главное, от странного юноши.

* * *

Перед городскими воротами последний оставшийся в живых стражник слышал издали смех, песнопенья и заздравные речи. У прокаженных гремел праздник. Жизнь в лепрозории шла тем же чередом, что и до мора. Чума к ним не заявлялась. Годами прокаженные обитали обособленно: много ли им дела, что Гамельн затворил врата? Жили они скудно, но не голодно.

Внове были лишь посетители.

То и дело кто-то из жителей Гамельна стучал в двери лепрозория, прося приюта. Ибо те из горожан, кто еще был в добром здравии, не верили, что продержатся долго. И не укрылось от них, что близ лепрозория не видали еще ни одного грызуна. А коль скоро проказа сводила в могилу медленнее, эта напасть вдруг показалась им куда слаще чумы, от которой умирали за считаные дни, да еще в страшных муках. Посему и не стихал поток пытавших счастье. Они несли все свои богатства в обмен на приют.

Прокаженные же, чтя закон, запрещающий им любое сношение с внешним миром, держали ставни и ворота на запоре.

* * *