МирЭМ

– В основном редкие находки, неизданные работы художников, – довольно проговорил Трофим Артемович, следя за реакцией Марты. У нее даже волосы распустились веером благодушным.

– А, я ничего не знаю про художников, практически – сказала она, сипло-тихо, упрямо впившись глазами в произведения искусств.

– Так скажу вам, Марта, – дрогнули у старика, морщинистые уголки губ, расставляя слова волнующе-бережно и достав откуда-то очки, потер их тряпочкой. – Неважно, что ты знаешь, важно одно – чувствовать! – удвоил он свои глаза надев очки. – Время неразрывно с душой. Без чувств, человек как пустая кукла, а если знания туда добавил, то роботом стал, но не человеком. Взгляните на работу Федора Васильева! – демонстративно указал Трофим Артемович рукой, прямо перед собой. – Каков художник! – увековечили художника глаза стариковские. – Умер молодым, в двадцать три года. Болел тяжело, но работы его вечно живые. Гениальные реалистичные пейзажи заставляют забыться и переместиться в то чудное место, что изображено им на картине. Небо затянулось предгрозовой тучей, ухабистая дорога пока еще сухая; река волнуется, играет сильными нотами. Скоро раздастся гром и молния, острым свои наконечником разверстает небесные просторы и грянет ливень. А листочки от ветра резкого, вывернулись и воздух стоит насыщенно-душный, – изрек искусствовед, перенесшийся душой в 19 век.

Марта, как вкопанная, тут-же дурочкой нарекла себя. Далековато зашел дед, глаз зоркий, душа в непрерывном представлении. Заюлила она на месте, обернувшись:

– Мужик какой, чертяга, – выдала она зачем-то вслух, повернувшись лицом к противоположной стене, показавшись самой себе невежей, и мысль вспыхнула – «на Маруськиного психопата похож! Только морда у Влада покруглее и покрупнее, а так похож…»

– Ван Гог, автопортрет, – отрезал себе часть ухо, страдал припадками. – поправил ее Трофим Артемович, уравновешенно. – Ему тут тридцать пять. За два года до своей смерти, – привел он историческую справку.

– Видать ему совсем плохо было, – пожалела она художника, и розовый румянец заиграл на скулах. Лицо ее отогрелось, взыграло пылкостью.

– Течение постимпрессионизм, подле же собраны художники – импрессионисты, – владел старик любыми тонкостями в искусстве. А глаза его за очками, как тайники, сложные к пониманию Марты.

– Что это? Постоимпресс… как его там?

– Художественное направление, душенька. У вас будет много времени изучить историю. В телефоне есть интернет? Там можно найти сейчас любую информацию. Не то, что раньше, студенты часами в библиотеках просиживали. Но строго наказываю, о квартире нигде не распространяться, ни перед друзьями, ни перед вашим бывшим. Говорите всем, что просто убираетесь в обычной московской семье и придумайте, какую-нибудь историю для убедительности, – проинструктировал ее непростой дедушка. А за окном скупое солнце показалось, лучами дотянулось до окон с жалюзи.

– Поняла, поняла, – мотнула она, упершись глазами на портрет женщины в цветах. Кроткие, обходительные, ясно-голубые глаза. Нежные скулы, правильный нос, чувственные губы и локоны завитушками.

– Нравится? – Это моя супруга, Александра в молодости.

– Красивая!

– Да! Любовь всей моей жизни! – задышал старик шибко, всхлипнув от накативших на него воспоминаний. – Ну так как? Возьметесь за работу, пыль с картин стряхивать, и кондиционер включать, отслеживать температуру по градуснику. Сейчас зима, не жарко, но не почти идеальная температура для картин, – прояснил для себя Трофим Артемович.

– Возьмусь, – ответила обезоруженная Марта, без колебаний, влюбившись в квартиру деда.

– Тогда мы дойдет сейчас до нотариуса, здесь рядом, в двух шагах. Заодно обсудим устные пункты нашего договора, который потом обоюдно подпишем. После я оставлю вам ключи от квартиры и деньги на первое время. Вы вернетесь и будете проживать в маленькой комнате и следить за порядком. И ко всему без надобности квартиру не покидать, кроме выходных, разумеется. Никого не приводить и перед соседями не маячить, – вторил ей Трофим Артемович, обуваясь, пошмыгивая через раз носом.

61

В небе полыхало зарево пожаров. Огромные алые пятна, разлитые солнцем, держались на небосклоне целыми днями. Морозный воздух опускался все ниже и ниже, закручивал сосульки, подвешивая их на самые разные места. Трещали снега, стыли и леденели реки, покрывались дымчатым маревом. В огороде замерз одинокий пугало, и смотрелся так, словно Снежная королева его заколдовала. Холод пронизывал Маруськину избу, рисуя на стеклах зимние узоры.

В окошко кто-то стучался: – Маруся, ты слышишь меня? Ты дома? Выходи на два слова!

Накинув на плечи куртку, она вышла на промерзшую террасу, теплым паром повеяло из ее рта. Утро сверкало, солнце облюбовывало землю. Дворы по соседству спали, утонув в немой тишине. Денис, с озадаченным видом, стоял выправкой.

– Чего тебе? – спросила она через окно, шевеля теплыми губами.

– Марта у вас? – обратился он притихшим, виноватым голосом.

– А зачем она тебе?