Мириад островов

Так думала про себя Галина, поддерживая кавалера с левой стороны, тогда как более сильная Орихалхо — с правой. Собственно, Рауди вполне мог обойтись вместо дам костылём, которые ему вырезали из крепкого стволика, но это испортило бы торжественность процедуры. Не зря же иные землянские больницы принято покидать в инвалидном кресле — чтобы виден был контраст между «прежде» и «теперь».

Но прежде, казалось бы, давным-давно, Красноволк двигался — птицей летал. Сизым орлом по поднебесью. А ныне с видимым облегчением опустился на постель и растянулся там, вольготно раскинув руки-ноги под одеялом. И поел, как и прежде, с рук — только вот рутенку не оставляло чувство, что он и тут слегка «выставляется». Ну конечно: когда красивая девушка подносит к твоему приоткрытому клюву блюдо с едой и тонкими пальчиками вкладывает в него лакомые кусочки — это жуть как эротично. И подставляет под другой клювик ночную посуду, ага. Все это мы проходили, сказала себе Галина.

И ещё он страшно похудел. Ранее девушка, которая успела отвыкнуть от грузного телосложения былых собратьев, не замечала в нём ничего особенного. Очень многие вертдомцы, по стандартам Большой Земли, до конца своих дней отличались юношеской стройностью. Но Красноволк сделался тощ, и худоба его выпирала сквозь одежду всеми костями. Аппетит был у него явно не под стать кличке, и кормилицы с удовольствием подобрали за ним остатки, прежде чем вымыть посуду в чане с остывшим кипятком.

— Вижу, над тобой ещё трудиться и трудиться, — ворчливо сказала Галина, подбивая ему в изголовье подушку.

— Это ты зря, — рассмеялся он, — На самый главный труд моей жизни я уже давным-давно стал способен. Даже пальцы себе сам массирую — вот так примерно.

Перехватил её запястье и показал — взад-вперёд. Отчего-то девушка сразу вспыхнула краской.

«Сказать ему, что орудовать тяжёлым клинком — уже не его дело и что выводить на бумаге узоры тоже? И так будет ещё долго? Неловко выйдет. Как упомянуть верёвку в доме повешенного. Спросить, о чём он, в таком случае? Да хватит выставлять себя полной дурой, в самом деле. Отбрехаться на людях — отбрешется, но оба мы прекрасно друг друга поняли».

Поняла и Орри.

— Ни к чему мне закрываться в стенах посреди бела дня, — сказала резко. — Пойду отыщу какую-нибудь трость наподобие той, что у Рауди, попрактикуюсь удары отражать. Мирное время — сплошная порча для таких, как я.

И уже в проёме добавила много тише, как бы для того, чтобы мужчина не услышал:

— Дай мне ребёнка от себя. Любой ценою дай. Разделись пополам. Овладей им силой. Ибо единственное наше с тобой достояние — это мы сами…

Галина опустила плетёную занавесь, что была тут вместо двери, и села рядом с мужчиной. Как уже, наверное, сотни раз.

И в самый первый.

«Ты этого желал, мой Волк? Тянулся и в последний момент отворачивал в сторону, вспоминал о морали, о непонятной опасности, о том, что пришелица-рутенка — чужое и чуждое тебе существо. Но вот в Доме Высоких Кедров всё соединяет нас, как хорошая сводня: краса природы, одиночество посреди массы людей, твоя слабость, моя перед тобой невнятная вина…»

— Ты — ты правда есть? — вдруг спросил Рауди, лёжа на спине и не трогаясь с места. Не поворачивая головы. — Вот такая.

— Кто бы сомневался. Хочешь ещё потрогать?

«Когда губы не заняты поцелуями, что за чепуху они говорят — жаль, целоваться в Сконде мало принято».

— Я ведь от большой тревоги хорохорюсь. Жутко боюсь, что с той раны во весь живот…ну, понимаешь.

— А ты о таком поменьше думай. Сам-то хорошенько рассмотрел?

Усмехнулся:

— Твоими глазами. Когда перевязки меняла.

— Давай ещё попробуем. Я открою, дотронусь — а ты будешь мне в глаза без отрыва глядеть.

Откинула покров, подняла рубаху до подбородка. Да уж, без повязок и швов красивее оно не сделалось: будто ветвистая молния прошила тело от сосков до паха.

И убила нечто живое внизу.

Нет, не убила — повергла в глубокий обморок.

— Не трогай его, — сказал Волк, удерживая протянутую ладонь. — Слишком часто это делалось с противоволожной целью. Достань свой неразлучный нефрит из футляра, покажи мне и положи рядом.

Она повиновалась.

«Уже и секира при корени дуба лежит: всякое древо, не приносящее доброго плода, подсекают и бросают в огонь», — произнёс мужчина чужие слова. — Читала нохрийскую Весть? Вот. А теперь иди ко мне безоружной.

Она так заторопилась, что осталась в одежде, — а потом было поздно. Кажется, это ещё больше распаляло обоих: перепутанные грубые складки, что царапают кожу. Оковы на щиколотках, хомут поперёк груди. Постоянная оглядка — как бы не надавить на шрамы слишком сильно, из-за чего так и миловались, лёжа на боку лицом друг к другу. Сплетали пальцы — его оказались неожиданно искусными, её словно одеревенели в ответ.

А потом девушка отвернулась, чтобы не видеть ни одного из нагих кинжалов. Положила ногу на крепкое, надёжное бедро мужчины. И впустила в себя сиротливое мужское семя.

— Уф. У тебя как, благополучно? — Рауди сыто отвалился, провёл пальцем по розоватому, будто бы живому нефриту. — Вот как знал, что моему дружку пригрозить надобно.