Мириад островов

— В Ас-Сентегире мне рассказывали про детёныша с отрезанной лапкой, — проговорила шокированная Галина. — Вы делаете такое с младенцами?

— Физика ящерки коренным образом отличается от физики созданий с тёплой кровью, — суховато пояснил отец Малдун.

— Ну и как же ты, почтенный отец, собираешься уведомить пациента о дилемме? — спросила Орри. — Вот так прямо с налёта?

— Прямо с налёта я приготовлю для мэс Орри мазь, чтобы рассосались кровоподтёки. — ответил он. — Извольте употреблять в дело. А что до сэнии Гали-рутенки — я бы желал осмотреть её пристальней.

«Похоже, снова всплывает дело о Белой Хвори, — подумала та. — Надо же, до чего интересуются. Ведь решили, что опасность если и есть, то крайне малая. Или всё снова не так?»

— Тогда пойдём, если у тебя, отец, есть время. Позже его может не оказаться ни у кого, — ответила вслух.

С монаха оказалось довольно заглянуть в круговую щель между подолом закатанной кверху срачицы и верёвкой, на которой держались штаны.

— Ну что же, надеюсь, сжигать хижину после вас троих не понадобится, хотя тайное готово стать явным, — заключил он с некой суровостью в голосе. — Я бы рекомендовал вам задержаться на Острове Кедров подольше: примерно месяцев на девять, а то и вообще на год. Здесь у нас свободная земля, не подлежащая местной и вообще вертдомской юрисдикции. Вольная республика своего рода. Успеете ещё вернуться к своей непрестанной битве.

— Что, разве уже заметно? — спросила девушка, надеясь, что вопрос не прозвучал слишком уж по-дурацки.

— На глаз — нет, нисколько, — объяснил лекарь. — У тебя, высокая сэниа, не случалось рвот — там, в замке, или на самом острове? При таком переломе, возможно…

— Нет, странно даже. На острове вообще всё время есть охота. Уж очень вкусно готовят.

Она не лгала: пища, которой их угощали, была самая простая, вроде каши или густой похлёбки из дроблёного или плющеного зерна, но приятная. В неё щедрой рукой лили парное козье молоко, сыпали ягоды и орехи, и от крепостной кормёжки она отличалась, как небо от земли — или как халва от кормового шрота.

Делать обеим женщинам было, на первый взгляд, нечего: гулять по великанскому лесу, дышать хвойным воздухом, впутываться во все бытовые проблемы местных жителей. Разглядывать чудесные рукодельные вещицы, на которые шли рыбья кожа и водорослевое волокно, пух гаги и бельков тюленя. (Ибо привычные Галине рутенский Север здесь властно смыкался с таким же югом.) Без конца задавать уже привычные вопросы отцу Малдуну и старшим ученикам, получая не менее привычные ответы.

— Как и для чего Книга Филиппа пропускает враждебное?

— Как — спросите у неё самой, когда откроете в следующий раз. Для чего? Нельзя всё время жить в окружении одних друзей. Зубы стачиваются.

— Большой Рутен искренне ненавидит войны.

— Ненавидит — и постоянно пребывает. Он сам не знает себя, иначе бы любил — и не вёл слишком часто и по несуразным предлогам.

— Поэтому из моих соотечественников получился не такой хороший неприятель, верно?

— По всей видимости, достаточный, чтобы научить жителей Верта бдительности. Рху-тины вначале шли ради дружбы, потом для торговли, затем — взять своё силой. Если бы они остановились на первой ступени, Верт давно стал бы их. И погиб — медленно и верно.

Галина удивлялась этим рассуждениям. Но далее следовали еще более странные, хотя окрашенные поэзией:

— Рху-тин омывает нас, как бурное море — остров. Море в Готии нередко глотает сушу, куда реже — извергает ее назад, меняя очертания берегов. Так и мужчины Рху-тин во время дружбы брали наших женщин себе. Иногда оставались с ними на короткое время, но чаще сразу увозили через перевалы и перемычки. Тогда границы были куда более проницаемы. А сейчас, похоже, и мы для людей рху-тин будто оплотнённый призрак, и они таковы же для нас. Оттого рутены и не умели вложить в наших жён свое семя — только свою тоску.

— Никогда? Даже во время обоюдной теплоты?

— Не «даже», а «особенно». Про лучших вертдомских детей говорят, что их зачинали в страсти и буре. И до сей поры остаётся так. Может статься, это от морянской крови, скрытно текущей в жилах любого вертдомца.

Галина плохо понимала такие рассуждения, но помнила крепко.

Ибо самым главным по-прежнему оставалось — регулярно проведывать Рауди, что стремительно шёл на поправку. А ещё гадать, сказали ему — или не сказали. Красноволк уже начал садиться в постели, улыбаться и вовсю жестикулировать во время увлекательного разговора своими культяпками.

Всё прояснилось, наконец.

Где-то недели через три такой идиллии отец Малдун вызвал к себе одну Галину, без подруги, и объявил:

— Мы уже декаду не даём сыну Яхьи ничего утоляющего боль, и кровь его вполне очистилась от мака и конопли. Он готов подвергнуться операции насечек: такое надо делать по крайней мере семь раз на дню и ровно семь дней подряд. Но поставил условие: чтобы Гали бинт Алексийа держала его плечи и утишала боль касаниями головного покрывала.