Мириад островов

«Как и пальцам на увечных руках. У него что — так всю жизнь теперь будет? Совершать и кончать под угрозой кастрации?»

— Хорошо мне, Рыжий Волчара. Только вот словно камень какой-то в утробе, как следует содрогнуться не даёт от твоей сладости.

— Это ты с первого мига от меня зачала.

Посмеялись. Даже носами потёрлись от умиления, что так славно всё кончилось.

А буквально на следующий день у Галины в самом деле остановились крови.

В прошлый раз, да и в позапрошлый, они приходили как по часам, только что текли вяло и неохотно. Девушка приписывала это тяжёлой работе и душевным переживаниям.

Подождала день, другой, третий, чтобы не будоражить зря своё семейство. Поговорила с главным лекарем — тот подтвердил, даже особо не осматривая. И только потом с ликованием в душе призналась:

— Совершилось по твоему слову, Рауди. И твоему заветному желанию, Орри.

Ходила Галина легко даже тогда, когда плод стал чётко обозначать своё присутствие: ни головокружения, ни тошнот, ни особенных прихотей в еде. Впрочем, упаковка калорий всегда интересовала её несильно, да и кормить её стали побогаче. Это когда Орихалхо заявила при всех, что дитяти, так удачно соединившему в себе все высокие крови Вертдома, уже с первых дней требуется особое попечение.

Спали по-прежнему все втроём на одной постели, но Рауди больше её не касался — боялся сглазить счастье. Разве что поддерживал досужие разговоры.

— Знаешь, я сообразила, на кого был похож паренёк Бьярни, — сказала девушка однажды. — На Рауди Огневолка собственной персоной.

— Туго же до тебя доходит, — улыбнулся он. — Я уж и дивиться на то перестал. Сам Тор-старший ведь бледная копия своего мейстера, Хельмута. В смысле что весь такой нежно-серебристый: характер у него, возможно, и покруче отцова. А от самого Хельма есть пошёл наш высокий род. Хельмутово семя — оно крепкое и всё прочие влияния и вливания превозмогает. Только что в рыжее окрашивается, стоит кому-то такой масти к роду приплестись. Стелламарис, жена Тора, прямо медная, и моя бабка Бахира была вся золотая, вот и вышло то, что вышло. А черты у большинства королят остались фамильные, не весьма разборчивые.

— Это у тебя-то неразборчивые?

— А как же! Вечно с другими путаешь. Или других — со мной.

Весна сменилась щедрым летом, расцвеченным удивительными красками. Галина отыскала себе дело, куда более приятное, чем ходить за больными и выздоравливающими, и не требующее таких умений: следить за детьми. Были они здесь одновременно свободолюбивы и покладисты, шумны, но не назойливы, разумны без вредности, лет с двух начинали выпасать себя сами. А Лес не позволял им вредить себе и ему самому слишком сильно.

Орихалхо помогала хирургам и к тому же упражнялась во владении оружием вровень с Рауди, к которому постепенно возвращалась если не прежняя сила, то ловкость и увёртливость.

И вплотную к этой лесной идиллии стояла другая — море, где в этот сезон не было сокрушительных бурь, — и все же грозное и дышащее опасностью.

Дни стекали наземь тонкой струйкой осенней листвы, а ночи звенели хрустом льдинок, затягивающих колеи и промоины, когда у Галины начались роды. Первым заметил это мужчина — его теперь укладывали с краю, чтобы помешать будущей матери свалиться с края ложа, пускай и невысокого.

— Черт, подо мной мокро, — вскочил и ругнулся. — Или я во сне по-детски согрешил, или ты, будущая мамаша, свои воды проворонила.

Со стороны стенки поднялась Орихалхо:

— Волчара, ты что? Ей ещё по-людски месяца полтора дохаживать!

— Ну, тогда прежде времени рожает. Гони к повитухе, поднимай.

В акушерках на Острове числилась Тахина, Тахи, женщина без лекарского образования, но с немалым практическим опытом. Насчёт будущего младенца Галины она явно знала куда больше, чем будущая мать.

— Всё ладно, — проговорила она, едва откинув кожаную занавесь. — Дитя мелкое да юркое идёт, не беда это — удача.

— Какое там идёт? Схваток и то не чувствую, — пожаловалась роженица.

— Будут тебе схватки, — фыркнула Тахи. — И правильные осады городов тоже вскорости предвидятся. На-ка, выпей горечи. И не кривись, голубка ты наша почтовая — терпи. Больно кувыркаться была горазда. Как турман в воздухе.

Что там была за гадость, Галина, распростертая на ложе, понять не успела: внутренности от неё будто стиснули в кулак, а потом начали отпускать палец за пальцем.

— А, вот теперь работай как следует.

— Спорынья, что ли? — проговорила рутенка. — Запрещено же.

— Не любопытствуй. В Рутении, может статься, и красные грибы запретили, а для вещих снов ой как хороши. Добавлю ещё про масло здешнего кедра и привозного мускатного ореха.

Опять сдавило, как в тисках. Снова распустило, как желе на тарелке.

— Старайся. Быстрее, — отчего-то без прежней шутливости в голосе проговорила повитуха.

— Не могу. Схватки. Н-не потуги.

— В кого ты такая учёная удалась, — Тахи поспешно ополаскивала руки, Орихалхо подносила утирку, слегка ошеломлённый происходящим Рауди стоял литым монументом.

Потом всё как бы затянулось дымкой. Галина ещё чувствовала чью то руку поверх живота, другую — внутри.

А потом её вырвало — всем телом и изо всех дыр.