Мировая революция и мировая война

20 мая Молотов впервые в своём новом качестве наркома иностранных дел имел длительную беседу с Шуленбургом. В ответ на предложение германского посла ускорить заключение торгово-кредитного соглашения, он заявил, что для успеха экономических переговоров должна быть создана соответствующая политическая база. «На вопрос Шуленбурга о том, что следует понимать под политической базой,— писал Молотов в отчёте о беседе, направленном Сталину,— я ответил, что об этом надо подумать и нам и германскому правительству… Посол весьма стремился получить более конкретные разъяснения о том, какая именно политическая база имеется в виду в моём заявлении, но от конкретизации этого вопроса я уклонился» [467].

Шуленбург, немало озадаченный этой фразой Молотова, сообщил в германский МИД, что все его «настоятельные попытки заставить господина Молотова высказать свои пожелания более определённо и конкретно, остались тщетными. Как видно, господин Молотов решил сказать ровно столько, сколько он сказал и ни слова больше. Он известен своим упрямством». Получив это сообщение, Вейцзекер на следующий день отправил Шуленбургу телеграмму: «На основании нынешних результатов Ваших обсуждений с Молотовым мы теперь должны твёрдо стоять на своём и выжидать, не собираются ли русские заговорить более открыто» [468].

Загадочная фраза Молотова на протяжении нескольких недель была предметом размышлений Шуленбурга и деятелей германского МИДа. Это нашло отражение в дипломатической переписке между немецким посольством и берлинскими дипломатами. 22 мая Шуленбург в очередном послании в МИД писал, что слова Молотова могут свидетельствовать о том, что он «желал бы получить от нас более обширные предложения политического характера» [469]. В ответ на это Вейцзекер телеграфировал Шуленбургу, что ради предотвращения союза между Англией и СССР «даже сегодня можно найти довольно широкий круг вопросов для переговоров, в которые мы могли бы включиться, выбрав более верный тон и таким путём внести раздор и затруднения (в отношениях между Советским Союзом и Англией.— В. Р.)» [470].

30 мая Астахов вновь посетил Вейцзекера — на этот раз для обсуждения вопроса о продлении аккредитации торгового представительства СССР в Праге (уже сама по себе соответствующая просьба советского правительства свидетельствовала, что оно признает де факто захват Германией Чехословакии). Вейцзекер заявил, что для Германии непросто согласиться на эту просьбу, поскольку «Москва, может быть, уже поддалась соблазнам Лондона»; поэтому данный сравнительно частный вопрос передан на рассмотрение самого Гитлера. Вслед за этим сообщением Вейцзекер перенёс разговор на политическую тему, напомнив слова Мерекалова о возможности нормализации и даже улучшения советско-германских отношений. Указав на то, что на этом пути «действительно, лежит груда камней», Вейцзекер заявил, что к ухудшению отношений между Германией и СССР, в частности, «приложил руку» польский министр иностранных дел Бек. В этой связи Вейцзекер сослался на кампанию по поводу «Великой Украины» как на пример лояльной политики Германии по отношению к СССР, сказав, что «интерпретация Беком немецкой политики по отношению к Украине оказалась опровергнутой поведением Германии в случае с Прикарпатской Украиной» [471].

В тот же день Вейцзекер отправил Шуленбургу две телеграммы, в которых излагал содержание своей беседы с Астаховым и заявлял, что политический аспект этой беседы был вызван тем, что «в противоположность ранее запланированной политике мы решили сейчас вступить в окончательные переговоры с Советским Союзом» [472].

В телеграмме Вейцзекеру от 5 июня Шуленбург писал, что, ещё раз продумав свою беседу с Молотовым 20 мая, он пришёл к такому выводу: «На самом деле, фактически господин Молотов почти сделал приглашение к политической дискуссии. Наше предложение о том, чтобы вести только экономические переговоры, показалось ему недостаточным… Для меня представляется ясным, что дверь не была захлопнута перед нами и что путь открыт для дальнейших переговоров» [473].

Видимо, даже уклончивого заявления Молотова было достаточно, чтобы в Берлине пришли к выводу о возможности отрыва Советского Союза от блока с Англией и Францией. Об этом свидетельствует речь Гитлера 23 мая на совещании с военачальниками, где он изложил свою «принципиальную установку»: «Столкновение с Польшей, начиная с нападения на неё, может увенчаться успехом только в том случае, если Запад будет исключён из игры. Если это невозможно, то тогда лучше напасть на Запад и одновременно покончить с Польшей» [474].