Мировая революция. Воспоминания

Основой государства, как уже говорили греки и римляне, является справедливость, а справедливость – это арифметика любви. Государство при помощи писаного и неписаного закона распространяет понемногу заповедь любви на все практические случаи общественной жизни, а по мере надобности принуждает к осуществлению этой заповеди властью (не насилием, как было указано при анализе немецко-прусского воззрения на право). Отсюда проистекает старый спор о ценности нравственности и закона – закон, право хотя и являются моральным минимумом, имеют такое огромное значение благодаря своей точности и практичности. Этический максимум – идеал – осуществляется государством на практике при помощи этического минимума, права; но благодаря развитию человечества этот минимум приближается все больше и больше к идеалу.

Моральную основу каждого права уже греки и римляне видели в естественном праве: средневековая церковь углубила это учение соответственно с принцином теократии. В Новое время учение о естественном праве благодаря падению теократии не было уничтожено, но зато было изменено. Теперь мы так называемое естественное право формулируем этически, гуманно, а не религиозно, как в Средних веках и как в Греции (уже Гераклит говорил, что человеческое право живет правом божественным).

Для людей, знающих данный вопрос и спор в области философии и в юридической науке, формулирую кратко свой взгляд: этический взгляд не может быть формулирован формально, но по существу. Например, категорический императив Канта неправилен. Эта точка зрения принципиально верна также для политики, права и науки о государстве; я отвергаю всякую попытку оторвать государство, закон, право и политику от этики в том смысле, что у государства и права имеются свои происхождение, оправдание и цель, находящиеся вне этики, что они неэтичны вследствие какой-то необходимости и абсолютности, проистекающих из общественной совместной жизни. Нравственность и право (закон), конечно, должны быть отличаемы и отделяемы как понятия, различие уже дано историческим развитием; поскольку нравственность была и теперь еще санкционируется религией, являясь основным ее слагаемым, постольку освобождение от церкви, отделение государства от церкви, увеличение независимости государства от религии является расширением независимости и права (закона). Обычно юристы ищут доказательства этой независимости государства и закона во всяких неэтических принципах, не сознавая, что оперируют все еще старыми теократическими понятиями, формулированными по-новому. Я сознательно выступаю против современных попыток установить санкцию государства и права в каком бы то ни было неэтическом нормативном принципе; методологическое требование «principia non sunt multiplicenda praeter neeessitatem» действительно и для науки о государстве и праве; государство – это организация сотрудничества, данного природой. В этом я как раз вижу остаток теократизма, сокращенного юридической отвлеченностью и схоластикой и работающего еще до сих пор, по примеру теологии, с фиктивными понятиями.

Когда мы говорим об основах государства и политики, то необходимо обращать внимание на связь государства и политики с искусством и эстетикой: о соотношении правды, добра и красоты отвлеченно философия уже давно рассуждает, нас же в данном случае занимает более конкретное соотношение между красотой и добром в политике. Если нравственность является основой политики, то в таком случае она соприкасается с определением соотношений красоты, нравственности (добра) и политики.

Об организации общества также необходимо судить с художественной и эстетической точки зрения: говорят ведь не только о государственной машине или механизме, но и о строительстве и архитектуре государства. Требование политической и социальной гармонии скрывает в себе художественный элемент. Достоевский с полным правом бичует эстетическое отвращение Ивана к бедности и к нищенству, но его сатира de facto касается лишь односторонности и чрезмерности.

Уже греки конкретно рассуждали об одной области искусства и красоты и ее связи с политикой – а именно о красноречии в политике. До сих пор обычно хороший оратор считается и хорошим политиком; если красноречие и риторическое искусство соединяется чаще с демагогией, чем с политикой, то мы не должны забывать, что демагогия ведь тоже политика: где начинается демагогия и где кончается политика? И если уже греки не отличали точно демагогии от демократии, если до сих пор демократию обвиняют в демагогии, то я бы хотел знать, не примешивали ли и короли и императоры той же демагогии к Божьей милости.