Кроме того, наше развитие подготовляло нас и положительно к республике и демократии; нашей реформацией были положены основы современного гуманизма и, следовательно, демократии. Палацкий выдвигает в реформации значение нашей Чешской братской церкви, которая превзошла своими моральными достоинствами все остальные церкви и попытки реформаций. Основатель Братства отвергал всякое насилие и, вследствие создавшегося положения, не только государство, но и церковь; он хорошо подметил основу средневековой теократии, эту интимную связь государства и церкви. Крайности Хельчицкого были вскоре смягчены его последователями, точно так же, как и крайности Таборитов, коммунизм которых не удержался; король Ири, несмотря на то что был противником Братьев, выдвигает – а это совпадает с основной идеей братства, идеал вечного мира; Коменский, последний епископ Чешской братской церкви, творит человечность при помощи школы и воспитания, при помощи же образования он стремится осуществить национальную и притом общечеловеческую программу. Коменский, потом Лейбниц и Гердер – это прекрасно сказал Дени – говорят к нам через Добровского и Коллара; после них Палацкий, Шаффарик и Гавличек формулировали наш национальный гуманитарный идеал в связи с требованиями эпохи.
В нашей оппозиции против абсолютизма антиреформационной Австрии мы приблизились в XVIII столетии к идеалам Просвещения и Французской революции; передовые идеи Запада стали руководящими мыслями нашего народного возрождения.
Это было тем легче, что духовные вожди революции (Руссо) выросли среди швейцарского республиканства и кальвинизма, происходящих из идеи реформации; люди революции, как правильно отметил Маркс, продолжали идти по пути реформаторов. Просвещенность, гуманизм и руководящие идеи XVIII столетия вообще продолжают идти в направлении, данном реформацией, а следовательно, и нашей чешской реформацией.
Гуманитарный идеал не является чешской особенностью, он, наоборот, общечеловечен, но каждый народ осуществляет его своим способом: англичане формулировали его главным образом этически, французы политически (объявление прав человека и гражданина), немцы социально (социализм), мы национально и религиозно. Теперь гуманитарные стремления становятся всеобщими, и приходит время, когда они будут признаны всеми образованными народами основой государства и международных отношений.
Я не утверждаю, что мы, чехи и словаки, наделены от природы особенно милым, нежным, так сказать голубиным характером. Мне кажется, наоборот, что рядом со своей характерной мягкостью – мягкость не совпадает с чувством и лаской, а скорее с чувствительностью – мы довольно тверды; быть может, мы симпатизируем с людьми более непосредственными и откровенными, чем на Западе, и не поддаемся в такой степени всякого рода формализму. Как развивался наш характер, это иной вопрос; я уже обращал внимание на неясность споров о народном характере.
О нашей национальной гуманитарной программе были оживленные споры еще перед войной, после войны они продолжаются; дело идет о двух предметах. Прежде всего дело касается гуманитаризма (гуманистической программы, или, как кратко говорят, гуманности), а во-вторых, основывается ли наша чешская гуманность на религии.
О самой гуманности особенно не спорят, скорее всего, дело касается различных недоразумений, происходящих из неясности понятий; я надеюсь, что они отпадают благодаря данному мной разбору. Будет труднее, а быть может, и совершенно невозможно договориться с теми противниками, которые вообще отвергают гуманитаризм и не соглашаются с его религиозным обоснованием.
Таких противников гуманитаризма имеется несколько родов. Отвергают его те, кто не считает политически важной вещью мораль и религию и вообще какую бы то ни было «идеологию»; мораль и религия являются уже «преодоленными точками зрения», они хороши для детей, женщин и сентименталистов, но практические, реальные политики – realpolitik оперируют с практическими реальностями, они не сентиментальны и т. д. Очевидно существуют «реальные политики» и «реальные политики». Бисмарк с этой реальной политикой не соглашался, не соглашались с ней и пангерманисты; они не признавали гуманность, но чрезвычайно защищали религию, или церковную (Бисмарк), или новую пангерманскую (Лагард).