И не одни только англичане и французы будут расценивать свое культурное творчество – все остальные народы идут в этом отношении с ними нога в ногу и принимают без отвращения эти культурные достижения французского и немецкого народа. Статистика нам показывает, что на свете больше всего людей, говорящих на английском языке.
Я бы потом должен был привести то, что могут сказать о себе миру немцы, итальянцы, русские и т. д., что говорят ему представители малых народов – голландцев, датчан, норвежцев и т. д. Что скажем мы о себе миру? А что этот мир примет от нас и о нас? Вот в чем вопрос.
В политической области мы будем указывать на то, что уже в древние времена мы создали свое и при этом довольно большое государство, что у нас было и есть достаточно государственного творчества; доказательством этого может быть не только Карл IV и король Ири, но и бывшая до Карла попытка создать великоморавскую империю и организация империи Премысловцев – государство, созданное домашней династией и администрацией по соседству с немцами, которые уничтожили остальные славянские государства. Мы подчеркиваем наши административные способности, доказательством чего могут быть наши земские доски и иные институции.
Главное внимание мы должны обратить на культурные стремления; на школу уже в древнейшие времена и на первый университет в Центральной Европе. Но наилучшая наша рекомендация для всей Европы заключается в реформации и в Гусе; наша реформация началась еще до Гуса характерным образом целым рядом моралистов (Штитный и иные); Гус и его последователи продолжали в этом же духе; наша реформация была по преимуществу этической, на теологическое учение обращалось меньше внимания. В гуситском движении мы защищались против целой Европы, руководимой папством; подчеркнем слова Жижки: «Что чех, то гетман».
А ведь не были лишь Гус и Жижка; рядом с ними мы должны поставить Хельчицкого и Чешское братство, заканчивающееся Коменским. Если англичане могут ссылаться на Шекспира, французы на Руссо, немцы на Гете, мы можем сказать, что мы народ Коменского. Перед Белой Горой наши чины добились от императора грамоты этого редкостного доказательства чешской терпимости; это тем более ценное доказательство, если мы сравним, как бурно отделялись церкви в Германии. Вспомним Белую Гору и габсбургскую антиреформацию, наш национальный упадок, но в конце XVIII столетия и наше возрождение, которое было возможно лишь благодаря тому, что народ, перетерпев все религиозные бури, остался ненадломленным, как физически, так и духовно. Похвастаемся немного нашим беспрерывным сопротивлением Австро-Венгрии; наконец, остановимся на изображении нашего участия в мировой войне и восстановлении нашей государственной независимости и уверим Европу, что мы стремимся к демократии, миру и прогрессу – одним словом, нашей наилучшей рекомендацией будет философия нашей и мировой истории Палацкого: с конца XIV до конца XVIII столетия религиозный, а следовательно, гуманитарный вопрос был чешским вопросом.
Таковы вкратце были главные освободительные аргументы, при помощи которых мы доказывали миру, почему мы защищаем свободу своего народа и почему мир обязан помочь нам при нашей обороне. Освободительная деятельность не была и не могла быть националистической в том смысле, как это понимал вышеприведенный легионер.
Недавно я читал иное объяснение своей гуманитарности, сделанное во имя либерализма: по мнению пишущего, это лишь теории; наша истинная и национальная гуманитарность развилась как соответствующее новому времени оружие слабого. Конечно, малый не бросается в первую же минуту на большого с оружием, а попробует подействовать на него сначала разумным словом и вообще умом (Давид не составляет исключения, т. к. Голиаф был шовинистический хвастун); это само собой разумеется теперь, как само собой разумелось и прежде. Но наши Хельчицкий и Коменский, а в эпоху Возрождения Коллар и Палацкий требовали гуманности не только по утилитарным соображениям, но прежде всего как принцип и дисциплину характера, а не исключительно как тактическое средство. Мы хотели и хотим быть настоящими людьми.