Мировая революция. Воспоминания

Против гуманизма выступают также во имя национальности. Я недавно читал изложение взглядов одного бывшего легионера: «Мы стали свободными, потому что обещали союзникам, что будем плотиной против немецкого империализма. Наш народ стал свободным потому, что у него было славное прошлое, потому, что он был культурно и экономически зрел, потому, что он был народом Гуса, Коменского и Палацкого, а потому, что наши вожди сумели убедить за границей, что независимость нашего народа означает усиление их позиций против опасности немецкого империализма. Мы взяли на себя обязательство, теперь мы должны его исполнять. Оно будет выполнено лишь в том случае, когда наше государство всем духом своего управления будет действительно чехословацким и национальным государством». Это односторонняя и неправильная точка зрения. Полагаю, что я имею право говорить о том, что я обещал союзникам. Я опровергал – и даже очень энергично – пангерманизм; но дело ведь заключается в том, при помощи каких доказательств я защищал наши права на независимость. Я не утверждал, да и не мог утверждать, что мы будем плотиной, понимай – единственной плотиной против немецкого империализма. Для меня было важно пробудить у союзников полное понимание пангерманского плана и привлечь их к борьбе с общей опасностью; суть заключалась в том, чтобы убедить союзников, что мы, именно как народ Гуса и Коменского, имеем право добиваться свободы и обращаться за их помощью. Конечно, шли в счет и штыки наших легионеров, и я сам первый с начала войны стремился создать эти штыки; но я делал это ни в коем случае не из шовинизма, но из убеждения, что у нас есть полное право к обороне, что наша независимость оправдана не только моралью, но и правом, и что то, что мы защищаем – культурно ценно. Одни лишь штыки – это именно и есть преодоленная точка зрения, преодоленная как раз мировой войной; если бы мы хотели оперировать в Англии и в Америке лишь с одними штыками, то это бы означало прямо убийственную близорукость. Вся ваша заграничная пропаганда является опровержением шовинистического национализма.

Я ничего не возражаю против национализма, если этим словом определяется любовь к народу; национальная идея, как обычно говорят, является весьма ценной и благородной политической силой, организующей отдельные личности в готовое жертвовать собой целое. Эти организованные национальные целые объединяются в человечество. О любви к народу не может быть спора; он может быть лишь о качестве любви и о том, чего мы достигаем для народа, какова программа и тактика любви к народу. Я уже с давних пор стою за сознательную, «нерудовскую» любовь к народу, мне недостаточно уверений в любви к народу, эта любовь сама собой разумеется, но само собой не разумеется, что правильна и законна каждая программа, которую объявляют народной отдельные личности, фракции и партии. Существует много так называемых национальных программ, составленных с добрым умыслом, но слабых и прямо немыслимых; несмотря на громкий протест Гавличка, существует еще много спекулянтов с патриотизмом.

Не существует такого народа, руководящие деятели которого в политике, в литературе или в публицистике удовлетворились бы ссылкой на количество имеющихся штыков; всегда приводят доводы в пользу моральных достоинств своего народа; и пангерманисты доказывали качество и прямо превосходство немецкого народа при помощи качеств немецкой науки, философии и т. д. Француз приводит в свою пользу политическую преемственность начиная с римлян, гордится стройностью государственного строительства, тем, как он создал государственный централизм, и тем, насколько французская идея государственного суверенитета действительна еще до сих пор; француз будет ссылаться на борьбу своих королей с папами, т. е. на борьбу с теократией, но главным образом будет указывать на Великую Революцию, ее идеи и политику; быть может, он сошлется и на Наполеона, но все же выдвинет республику и демократию, в наше время он будет указывать на роль Франции в мировой войне и послевоенном мире и, конечно, будет ценить всю свою литературу, цивилизацию и культуру. Сам по себе французский штык не был главным доказательством в целом ряде аргументов и фактов.

Не иначе будет действовать и англичанин. Он также будет указывать на свою государственность и на то, как создал величайшую мировую державу; но как раз англичанин будет подчеркивать, что эту державу он создал не при помощи штыков, а политики и администрации. Англичанин гордится своей реформацией, все равно какой, английской или индепендентской, он будет излагать, какое значение имела английская революция для демократии. Англичанин укажет на огромный факт, что его государственная форма – парламентаризм – была принята целым светом. А должен ли я говорить, что скажет англичанин о своей литературе, об одном только Шекспире?