Мирович

— Выстроить ему, господин комендант, особый, хороший, просторный дом, — продолжал Пётр, ласково кивая принцу, — да чтобы окошки были не узенькие и на солнце. А когда здание будет готово, сам я приеду сюда, чтоб персонально его туда перепроводить. К моему… к государеву тезоименитству… чтоб всё то было готово!.. А потом мы вас, принц, в военную службу — будете бравым воином, в офицеры, в генералы дослужитесь… Довольны ли вы, принц?

— Сжалься, не уходи, не откладывай! — крикнул, порываясь к императору, узник. — Брат!.. Пётр! не скрывайся, ты ведь государь!.. Зачем отсрочка?.. смилуйся!

Унгерн и Корф бросились к принцу. Государь их остановил.

— Выпусти меня сейчас, выпусти!.. Призвах имя твоё во гробех, — косноязыча и дико озираясь, кричал узник. — Дай жить с нею!.. видеть её, слышать!.. — Волнение более и более охватывало его, путало слова. — В леса, в Сибирь… только не здесь… Уйдёшь, ни тебя, ни её не увижу… Брат, брат, помилуй!..

Присутствующие были изумлены, потрясены.

— О ком это? с какою персоной он думает жить? — спросил государь Унгерна. Тот взглянул на Бередникова, последний на Чурмантеева.

— Бредит, знать: из Маргарит что-нибудь вычитал и — простите — врёт! — ответил до крайности озадаченный Чурмантеев. — Что ни день, новые, как видите, пустоши, новое враньё…

Иван Антонович плакал, вставал и снова бросался на колени перед императором, хватая его за руки, волочась за ним и целуя ему ноги, одежду. Бессвязной, дикой, молящей его речи нельзя уж было понять. Окружавшие не могли его оттащить, остановить.

— Herr Gott… Armes Kind![99] сил нет смотреть, пустите его! — сказал государь, замедлясь на пороге и добродушно, глазами, полными слёз, смотрел на принца. — Пусть выйдет… пусть свежим воздухом вздохнёт… на крыльцо его, на крыльцо…

— Но у него нет тёплого, — вмешался Волков, — ещё простудится…

— Э, батюшка! когда я хочу, так ты!!. колпак! — сердито крикнул и топнул ногой государь. — Вот мой плащ, пусть надевает пока! Auf Wiedersehen!.. до свидания, принц! — торопливо и сконфуженно отворачиваясь от Иоанна Антоновича, кивнул ему головой Пётр Фёдорович. — Карл Карлыч! sagen Sie, dass man…[100] вели ему из кареты мой шлафрок в презент принести… пусть себе, пусть…

Свита, с своей стороны, поспешила вручить узнику подарки — кольца на память, табакерки, часы. Он неумелыми, похолодевшими руками неловко брал эти вещи, тыча их в карманы куртки и шаровар.

Лица, стоявшие на дворе, и в числе их Пчёлкина, видели, как у Светличной башни вновь показалась царская свита и как рядом с государем, между Унгерном и Чурмантеевым, вышел на крыльцо высокий, с светло-русыми, монашескими волосами и в голубой гвардейской епанче, бледный юноша. Государь, размахивая перчаткой, что-то с сердцем высказывал коменданту. Этот с рукой у шляпы, вытянувшись, молча стоял перед ним.

«Чем-то решено, какой конец? — мыслила тем временем, жадно пожирая глазами государя, Поликсена. — Освободит ли он бедного, раздавленного судьбой родича? Что говорил он с ним? Что решено? Столько я учила принца, наставляла и всё, всё ему рассказывала… Как он жаждал свободы! Как выпытывал о свете, о людях, клялся…»

«Ужли, — рассуждал в то же время у церкви, в толпе других, Мирович, — ужли наконец и мне окажет милость мачеха-фортуна? Не верится! Кто обратит внимание на столь мелкого человека? Но если произойдёт чудо, если решат возвратить ко двору принца? кто лучше его сумеет тогда быть защитником, охраной всех несчастных, сирых всех, обделённых судьбою?..

Тогда и я подам прошение о возврате дедовских имений… Эка, чёрт, какие мысли! Так вот о тебе, собаке, и подумают! О голштинце каком-нибудь, о лакее подумают, а не о тебе. Боже-господи! Ну отчего бы теперь государю, и без принца, не обратить на меня внимания? Что ни говори — проклятые связи! А ведь я был на войне, трудился… Нет! — заключил Мирович, прячась за спины других. — Лучше пусть он, добрый, бессильный, нерешительный, лучше пусть и не заметит меня, ещё, пожалуй, узнает, что через меня доставлены пропозиции Панина о продлении войны… Пронеси его мимо, злосчастная судьба…»

— Господин офицер! эй! оранжевый воротник! — долетел до него из-за моста громкий, стремительный голос.

Мирович оглянулся. Все взоры были почему-то устремлены на него. Кто-то усердно толкал его под бок. Он подался вперёд. Толпа перед ним расступилась. В нескольких шагах от него, вывернув врозь тупоносые ступни тяжёлых ботфортов и держа наотмашь огромный палаш, стоял император.