Мировой кризис. Восток и запад в новом веке

Что «честных торговцев» очень порадовало. Для того и старались. Конкуренция ведь. Пресловутая «капитализация» (до нее «развились» далеко не все приватизаторы) состояла в том, чтобы обесценить государственное имущество за счет сознательно организованного системного странового хозяйственно-экономического кризиса, на что и были нацелены «экономические реформы», а потом продать «уже капитал» на Запад. Куда и уехать с деньгами.

Это, собственно, все, что полностью устраивало западных хозяев положения, поскольку так они получали еще и политические рычаги внешнего управления Россией. Вторую серию этого же сценария мы наблюдали в президентский срок 2008–2012 годов как приватизацию уже не госимущества (хотя с ним еще не закончили), а финансовых бюджетных потоков. Пусть государство заплатит за лечение не больницам, а нам, в нашу страховую компанию, мы заберем сверхприбыль, ну а что останется, то уже так и быть, пусть врачи забирают. И все остальное тем же способом.

Но в такой системе экономического принуждения к тому, чего собственно нет (потому что новой экономики никакое бизнес-сообщество создавать и не собиралось, да и не умеет), проблемой бедных (то есть массы населения) стала уже не эксплуатация капиталом, а абсурд их ненужности. Собственно, на территории ликвидации хозяйства население не нужно. Его нужно сокращать. Тех, кого государство вырастило и выучило успешно раньше, нужно забрать за границу, а остальные как-нибудь сами пусть вымирают помаленьку.

Но остающиеся новые бедные все равно голосуют – это неизбежное слабое место системы «демократии». Значит, им нужно все-таки что-то дать. Поэтому либеральные «капитаны бизнеса» в конце концов согласились, что часть сырьевых доходов придется поменять на импорт – и на нужное, и на ненужное, – чтобы как-то откупиться от населения. И что делать это будет государство, так как у них самих рука не поднимется делиться.

Возник тактический политический консенсус «бизнеса» и власти. Институционально он оформлен как доминирующее положение «Единой России». Ходорковский, кстати, был обречен на свою судьбу самим «деловым сообществом» России, поскольку он в эту концепцию «общественного договора» не укладывался. Он хотел забрать все. А приватизации Газпрома не произошло. Россия не распалась, а нефтянка была деприватизирована.

Такое положение может быть только исторически временным. Собственно, все это уже было в позднем СССР. Мы все – и народ, и власть – тогда стали боятся создавать новую деятельность. Потому что это труд, издержки, риски, проблемы – и политические, и экономические. Реальные политические идеологии коммунизма и капитализма потому и воевали друг с другом до победного конца, что обе они использовали строго один и тот же экономический миф об изобилии, которое даст (должна дать) человеку научная власть над природой («технологии»). И уже так хотелось этого изобилия, расширенного потребления – и в обмен не на труд и проблемы, а в результате различных экономических «чудес». Хотя в плане экономического порядка в СССР имелся именно капитализм – государственный, максимально монопольный (к чему любой капитализм и стремится), с управляемой конкуренцией-соревнованием крупных корпораций, а потому максимально эффективный в экономической борьбе с США, несмотря на существенно меньшие ресурсы.

Проблема СССР – не изжитая до конца и сегодня – была и остается управленческой и заключалась (заключается) она в том, что населению обещали справедливую экономическую систему, обещают и сегодня. Что неверно – ни одна экономическая система не может быть справедливой как стремящаяся по своей сущности к концентрации богатства – неважно, в чьих конкретно руках. Справедливость – это работа исключительно для государства, это показал еще Платон.

Управление экономикой и управление справедливостью нужно разделить. Но в СССР трудовое вознаграждение было системно совмещено с социальным обеспечением, что и называлось в народе «уравниловкой». Оба предоставлялись по месту работы, в трудовом коллективе. В результате невозможно было управлять ни гарантиями, ни трудом. А социализм ведь означает не равенство, а солидарность, которая возможна только при справедливом политическом порядке и, значит, распределении. Уравнительное распределение справедливым не было.

Лишения, уже пережитые народом за четверть века (и неизбежно предстоящие еще будущие лишения), будут оправданы, только если мы начнем пользоваться наконец-то единственным, но реальным достижением «новой» России: состоявшимся разделением трудового вознаграждения (включая и деловое, и управленческое, если исключить сверхдоходы, извлекаемые за счет государства) и собственно социальных гарантий. Правда, и сегодня социальные гарантии предлагаются властью «из-под полы» в идеологическом плане, поскольку экономическая идеология у нас остается целиком либеральной, а значит, подобные гарантии запрещающей.