Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии

Второе утверждение, которое традиции мудрости делают насчет реальности, вытекает из первого. Если все сущее пропитано великим замыслом, значит, оно не только более согласовано, чем кажется; оно также лучше, чем кажется. Воспользовавшись искусством (в виде гобелена) как символом единства мира, мы призовем на помощь астрофизику ради аллегории этого второго момента, ценности реальности; так как если вердикт астрономии заключается в том, что вселенная больше, чем дают понять человеческие чувства, то вывод традиций мудрости – что она лучше, чем мы определяем с помощью чувственного восприятия. Причем сопоставимо лучше, то есть речь идет о величине, эквивалентной в данном случае световым годам. Тянь и дао, Брахман и нирвана, Бог и Аллах – все несут отпечаток ens perfectissium, совершенной сущности. Поэтому традиции мудрости пылают отнологическим рвением, равного которому нет нигде. Это рвение отражается в их оценке человеческого «я», ибо в некотором смысле единство мира подразумевает, что эти «я» принадлежат миру, а его ценность – что они соответствуют величию мира. Исключительная необъятность человеческого «я» в представлении мировых религий поразительна. На ум сразу приходят Атман и природа Будды, мы вспоминаем раввинских ангелов, которые предшествуют людям с возгласами: «Дорогу, дорогу! Дайте пройти образу Божию!» Святой Павел сообщает, что «взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу» (2 Кор 3:18).

Помимо единства сущего и его невообразимой ценности, есть и третье утверждение традиций мудрости. Реальность неизбежно окутана тайной; мы рождаемся в тайне, живем в ней и в ней умираем. И здесь нам вновь придется спасать наш мир от унижения, ведь «тайна» стала ассоциироваться, к примеру, с тайной преступления, которое на самом деле отнюдь не тайна, поскольку его можно раскрыть. В нашем случае тайна – задача особого рода, для которой у человеческого разума нет решения; чем больше мы разбираемся в ней, тем лучше сознаем, что с ней связаны дополнительные факторы, которых мы не понимаем. В тайнах то, что нам известно, и наше осознание того, чего мы не знаем, объединены; чем больше островок нашего знания, тем длиннее береговая линия вопросов. Как в квантовом мире, где чем больше мы понимаем его формализм, тем более странным становится мир.

Все сущее более согласовано, чем кажется, лучше, чем кажется, и таинственнее, чем кажется; нечто подобное возникает как наибольший общий знаменатель свидетельств о традициях мудрости. Если прибавить к этому заложенные ими основы нравственности и представления о человеческих добродетелях, остается лишь гадать, возможна ли более мудрая исходная позиция для жизни. В центр религиозной жизни помещена радость особого рода, перспектива удачного завершения неизбежно мучительных начал, обещание принятия и преодоления людских трудностей. В повседневной жизни мы видим эту радость лишь мельком. Когда она возникает, мы не знаем, редчайшее или самое обыденное событие на земле наше счастье, так как из всех земных вещей мы можем найти, отдать и получить его, но не в состоянии удержать. В момент всех этих ощущений нам кажется, что в таком счастье нет ничего странного, но по прошествии времени мы дивимся, как могли чувствовать такой райский дар. Религия учит нас, что у человека есть шанс преобразить наши вспышки озарений в неугасимый свет.

Однако мир в целом, особенно современный, не убеждают подобные взгляды; он не в состоянии отозваться на смелость этого утверждения. Так что же нам делать? Вот в этом и состоит наш заключительный вопрос. Какой бы вестью ни была для нас религия – хорошей или плохой, что бы мы ни выбрали (с учетом, что весть хорошая) – встать на сторону одной религиозной традиции или в некоторой степени открыться всем: как мы ведем себя в мире плюрализма, расколотом идеологиями – как сакральными, так и мирскими?

Мы слушаем.

Слушание

Если нас привлекает одна из традиций мудрости, поначалу мы прислушиваемся к ней. Отнюдь не слепо, так как новые обстоятельства учат новым обязанностям, а все ограниченное имеет изъян в тех или иных отношениях. И все же мы выжидательно прислушиваемся, зная, что эта традиция вмещает больше истины, чем можно охватить за единственную жизнь.