Миртала

Действительно, когда он вызвал в памяти их общее детство, она посмотрела на него хоть и тревожно, но доброжелательно. И тогда он взял ее за руку. Иссохшая и почерневшая ладонь его была жесткой, в ней чувствовалась привычка яростно сжимать оружие, а покрывавшие ее багровые шрамы походили на пятна крови. Миртала снова отвернулась и не смогла сдержать дрожи, сотрясшей ее тонкие плечи. О, когда-то, в другом мире, совсем другая рука, белая, ухоженная, держала ее ладонь так мягко и сладко, что от этого пожатия к груди ее стремились потоки неописуемого блаженства...

— Ты боишься меня, бедное дитя, не умея оказать почести мужу, измученному священной борьбой! Ты даже не понимаешь, какой благодатью одарит тебя Господь, когда ты станешь супругой защитника Его народа!

Его очи горели жестокой обидой, ладонь, сжимавшая ее маленькую полудетскую ручку, становилась все сильнее, а пожатие все болезненнее. Но мгновение спустя он снова потеплел.

— Неужели я всегда был таким, как теперь, твердым в крепкой деснице Бога, ощетинившимся шипами гнева и вспыльчивости? Вспомни, Миртала, то время, когда мы были вместе. В летние дни маленькой девочке, играющей у порога дома Менахема, я не раз приносил из сада кесаря цветущие розы; зимой же, дрожащую и хрупкую, я укрывал тебя плащом моим. А однажды я вытащил тебя из-под копыт коня римского всадника посреди Аппийской дороги. Вчера ты оказала мне услугу, проворно и смело загородив меня от врага. В груди моей, Миртала, было когда-то сердце мягкое, а беспощадным огнем опалили его и в железные латы одели ужасы войны и муки скитаний. Теперь, когда я смотрю на тебя, ко мне возвращается безмятежная юность. Ты мне дороже и милее зеницы ока моего, прекрасны ланиты твои, как у горлицы, а шея твоя — драгоценность; уста — гранат, а волосы — царский порфир, расшитый золотом...

На изможденном и почерневшем лице его отразилась неподвластная сознанию мечтательная страсть. В глубоко посаженных, обрамленных темными кругами глазах блеснуло пламя, подобное тому, с каким жаждущий паломник после многих дней среди песков пустыни приникает к водам ручья. Она продолжала смотреть в сторону, а побледневшие губы ее едва слышно прошептали:

— «Твои очи прекрасны, Миртала, а уста твои подобны кораллу под каплями росы...»

Из далекого далека ей слышался голос, который когда-то в звучной речи латинской слова эти произнес. С той минуты два голоса говорили в ней: один — близкий, рядом с ней звучащий жестко и сурово, и другой — юношеский, свежий, напевный, далекий, настолько далекий, что, казалось, долетал он к ней из другого мира...

— Кровавая война и долгие скитания сделали меня таким, каким я стал. Но прошли для меня дни боев и мучений. Я возьму тебя в жены, возлюбленная моя, в тишине и скромности, как подобает во времена невзгод. Не хочу ни венца на голове моей, ни флейт с цимбалами перед свадебным кортежем; не понесут тебя шаферы в блестящем паланкине, и волос твоих не украсят цветами дружки... ибо сама свадьба побежденного воина строгой быть должна и благоухать священной грустью...

Продолжая смотреть в сторону, Миртала, становившаяся все бледнее и бледнее, шептала:

— «Останься в доме Фании. Красота и веселье примут тебя там в свои объятия. А я буду приходить и учить тебя искусству живописи...»

Йонатан притянул ее руку к своей груди и продолжил:

— Я уведу тебя с собой в землю изгнания, и никто нас не найдет там, никто не возмутит покоя нашего. В низком и темном домишке, укрытом от мира стенами галльских гор, поставим мы два станка, на которых будем ткать. Трудом рук своих зарабатывая на хлеб себе и нашим детям, проживем мы дни свои в безвестности и забвении...

— «Ты станешь царицей в чудесном царстве искусства... радостным кругом обступят тебя все наслаждения славы и любви!..»

— В жаркий летний день я выведу тебя, супруга моя, в виноградник, который мы посадим собственными руками, как Боаз и Руфь, и будем собирать зрелые гроздья до самого захода солнца...

— Солнце заходит!.. — вырвался из груди девушки внезапный возглас, зазвучавший чуть ли не испуганно.

— Когда совсем стемнеет, мы с тобой отправимся к Моадэ-Эль, где вместе со всей общиной ты будешь слушать мой рассказ...

— Пусти меня, Йонатан, солнце заходит!

Ее маленькая ручка тщетно рванулась из железной руки его, он не ослабил твердой хватки.

Его взгляд, сделавшись угрюмым и подозрительным, снова утонул в ее лице.

— Куда ты собралась? Менахем еще не вернулся из рощи Эгерии... дочери Сарры пока не зовут тебя идти с ними...

— Солнце заходит! Пусти меня!

— Куда ты собралась? Миртала! Миртала!

Его голос, дважды назвавший ее имя, прозвучал сурово и грозно.

— Солнце заходит!..

— А может, с ним для тебя зайдет какая-то греховная надежда?

— Солнце заходит! Пусти меня!