Миры Артура Гордона Пима

В тот день я сопровождал Бейнбриджа в поездке к престарелому моряку. Я был рад увидеть старого lusus naturae сидящим в кресле, с виду вполне здоровым. Бейнбридж постарался угодить Петерсу, вручив кое-какие съедобные подарки, а затем принялся задавать вопросы – насколько я понял, касающиеся подробностей приключений. Затем мы вернулись в город и расстались до вечера.

Ровно в восемь часов Бейнбридж вошел в мой номер и, усевшись на свое обычное место, бросил взгляд на Артура, устроившегося на кресле в углу комнаты.

– Итак, – начал Бейнбридж после непродолжительного раздумья, – мы говорили о том, что по собственному опыту знаем, что истинная любовь чаще всего встречается с препятствиями на пути к конечной цели – и в этом же смогли убедиться Лилама и Пим в далекой стране Хили-ли. Петерс принял очень близко к сердцу любовную историю Пима. На самом деле постепенно он начал буквально боготворить молодого человека, которому неоднократно спасал жизнь и который меньше, чем за год, у него на глазах превратился из легкомысленного юнца в рассудительного мужчину. Пим отвечал своему старому товарищу и благодетелю симпатией, но Петерс испытывал к нему чувство сродни страстному обожанию, какое в полной мере могут испытывать, похоже, лишь люди «близкие к природе». В предельном своем развитии подобное чувство предполагает слепую преданность сродни собачьей: оно совершенно неосознанно и не отступает даже перед лицом неизбежной смерти.

Однажды рано утром в герцогском дворце поднялся переполох. Пропала Лилама. Девушку искали повсюду. Пим сходил с ума от тревоги, а Петерс буквально лишился рассудка. (В моем рассказе пойдет речь об утре, дне, вечере и ночи. В течение двадцати четырех часов сила освещения в Хили-ли не менялась, но мне необходимо как-то разделить сутки на части, и наш обычный способ представляется наилучшим.) Сам герцог прибыл около десяти утра, к каковому времени поиски уже прекратились и встал вопрос, что же делать дальше. Герцог выглядел несколько удивленным, и он коротко переговорил со своим сыном, молодым человеком двадцати двух или двадцати трех лет по имени Дирегус, на лице которого в ходе разговора с отцом появилось глуповатое выражение, как у человека, по недомыслию совершившего ошибку. Казалось, герцог искренне сочувствовал Пиму, который сидел в глубоком унынии, воплощением невыносимой душевной муки, и время от времени обращал умоляющий взор на герцога – видя в нем единственного человека, способного помочь ему вернуть возлюбленную. Потом герцог снова обратился к своему сыну, который, повернувшись к Пиму, знаком руки велел последнему присоединиться к ним. Затем они, в сопровождении Петерса, вышли на берег и сели в лодку.

Едва лодка отошла от берега, все движения хилилитов стали слаженными и словно заранее продуманными. Отличительная особенность этих людей заключалась в том, что они практически не разговаривали друг с другом, когда действовали сообща, ибо каждый член группы без всяких слов понимал все желания и намерения остальных своих товарищей. Так было и на сей раз. Никто не произносил ни слова, но каждый, казалось, хорошо понимал мысли всех прочих – главным образом, по взглядам и почти непроизвольным жестам. В данном случае отец и сын даже ни разу не посмотрели друг друга, однако, сын явно предугадывал все до единого желания отца. Наконец они высадились на противоположном берегу залива, на самой дальней от герцогского дворца окраине города. Там, футах в четырехстах от берега, среди гигантских деревьев, в огромном запущенном парке стоял внушительных размеров особняк, явно построенный много веков назад, причем в стиле, подобном которому американцы до сих пор ни разу не видели в Хили-ли. Мрачное здание производило жутковатое впечатление, и когда они подошли ближе, Петерс заметил, что жилой вид там имеет лишь одно крыло, а все остальные части особняка практически лежат в руинах. Они все вошли через боковую дверь в жилое крыло, Пима и Петерса жестом пригласили сесть в передней, а герцог на ходу бросил приглушенным голосом: «Дом Масусалили», когда вместе с Дирегусом направился к перекошенным ветхим дверям, ведущим во внутренние покои. Вскоре Дирегус вернулся и, проведя Пима и Петерса через несколько запущенных неприбранных комнат, остановился наконец перед занавешенным дверным проемом.

– Не бойтесь, – промолвил он, – вам ничего не грозит. Если милостивая Судьба улыбнется нам – хорошо; если Фурии обрушат на нас свою ярость, нам останется лишь подчиниться Высшей Воле, которая на протяжении бесчисленных веков держит в своих руках нашу крохотную планету – жалкую песчинку в бесконечной пустыне Вечности. Входите!