Миры Артура Гордона Пима

Никакими словами не описать то, что невозможно толком увидеть. Молниеносный бросок к расселине – и расплывчатое пятно взмывает над бездной, которая наверняка является вратами Тартара. Пятьдесят футов, как летит птица. Вот оно в воздухе – вот оно уже на полпути – однако, маньяк ничего не видит. Но тут маньяк медленно поворачивается, со своей жертвой в объятьях. Желто-коричневое пятно уже преодолело сорок футов – теперь остается пролететь еще десять до противоположного края ущелья – или десять тысяч до дна; и оно уже снизилось в полете на десять футов, хотя должно покрыть еще столько же по горизонтали – оно уже находится на одном уровне с краем пропасти, которого либо благополучно достигнет, либо… Маньяк повернулся, а желто-коричневое пятно достигло-таки края пропасти, но – ах! – чуть ниже, чем надо. Это Петерс, единственный на свете человек, который мог проделать такое – и остаться в живых. Он резко выбрасывает вверх свою железную руку, и длинные сильные пальцы крепко вцепляются в застывшую лаву. Теперь маньяк видит угрозу для своего замысла – но слишком поздно, ибо Петерс Непобедимый уже стоит перед ним. Тогда Апилус быстро опускает наземь свою живую ношу, и Петерс, человек-птица, снова рискует жизнью.

Впрочем, для человека вроде Петерса подобная схватка едва ли представляла опасность. Будь Апилус не столь неистов в своей слепой ярости, Петерс пощадил бы безумца – но такому не суждено было случиться. Во всем Хили-ли едва ли нашелся бы мужчина, способный справиться с Апилусом в рукопашной, но здесь он не мог тягаться с Петерсом. Поначалу моряк только оборонялся, не предпринимая никаких наступательных действий, но вскоре стало ясно: либо он убьет противника, либо противник убьет его. Апилус оттеснил Петерса – или сам Петерс по неосмотрительности позволил оттеснить себя – близко к краю расселины; и тогда Петерс заметил, что находится между Апилусом и пропастью, и Апилус, несмотря на всю свою безумную ярость, тоже заметил свое преимущество. У Петерса был длинный острый нож, но, как впоследствии он сказал, до сих пор он ни разу не использовал искусственное оружие в схватке один на один – и не стал бы прибегать к помощи ножа даже в схватке с маньяком, коли маньяк безоружен. Петерс увидел, что Дирегус и гребец нашли Пима, и теперь все трое, разумеется, наблюдали за происходящим. Впрочем, я не стал бы включать Пима в число зрителей, ибо он слишком хорошо знал, чем закончится поединок, чтобы следить за ним с особым интересом. Он не видел ничего и никого, кроме Лиламы… Однако вернемся к схватке. Увидев свое преимущество, Апилус собрал все свои немалые силы и – при содействии мощного незримого двигателя, воли безумца – попытался столкнуть Петерса в пропасть. В тот момент правой рукой моряк крепко сжимал плечо противника, а левой упирался ему в грудь. Он быстро переместил левую руку к бедру Апилуса и в следующую секунду этими своими длинными и мускулистыми, как у гориллы, руками оторвал безумца от земли и поднял над головой с такой легкостью, с какой другой мужчина поднял бы трехлетнего ребенка; а затем с геркулесовской силой выгнул и скрутил тело противника. Два позвонка в точке наименьшего сопротивления разъединились, позвоночник переломился, и обмякшее дрожащее тело рухнуло к ногам победителя. Петерс, движимый животным инстинктом, собирался бросить Апилуса не на землю, а в пропасть, но Дирегус предугадал такое намерение и крикнул Петерсу не причинять несчастному безумцу больше вреда, чем необходимо для того, чтобы обезопасить от него окружающих. Апилус не умер – то есть жизнь покинула не все его тело: ноги у него были парализованы, но во всем остальном теле сохранилась прежняя сила – и надо полагать, он прожил еще сто лет.

Тут доктор Бейнбридж умолк. Несколько минут назад в гостиную вошел доктор Каслтон и, храня молчание, выслушал заключительную часть рассказа, в которой описывалась короткая, но ужасная схватка.

Глава пятнадцатая

– Что ж, – сказал доктор Каслтон, когда Бейнбридж закончил, – еще пятнадцать лет назад Петерс действительно мог сотворить такое с любым человеком, весящим не более ста восьмидесяти – ста девяноста фунтов. Однажды я своими глазами видел, как он повалил наземь сильную лошадь, а нашему маленькому великану тогда уже было за шестьдесят. Вдобавок ко всему он обладает тем поразительным чутьем, позволяющим действовать наверняка, какое свойственно только животным. Говорят, тигр никогда не промахивается, набрасываясь на жертву; а наша американская пантера совершает самые немыслимые прыжки, даже особо не напрягая усилия. Я не раз замечал, что даже выродившийся по сравнению со своими дикими сородичами домашний кот крайне редко промахивается мимо цели. Петерс обладает – или обладал – таким животным инстинктом.