Миры Артура Гордона Пима

Они разошлись в разные стороны и принялись искать между гигантских обломков застывшей лавы, в узких боковых долинах и расщелинах. Однако Петерс, по обыкновению, инстинктивно держался поблизости от Петерса. Они двое удалились на значительное расстояние от остальных и находились неподалеку от края огромной расселины, когда услышали низкий, хотя и резкий голос, произнесший единственное слово (разумеется, на хилилитском языке): «Итак?»

Повернувшись на звук голоса, они увидели на другой стороне расселины привлекательного молодого человека, одетого почти так же, как изгнанник по имени Медозус. У Пима и Петерса не могло возникнуть ни малейших сомнений насчет личности молодого человека; но если бы таковые и возникли, они мгновенно рассеялись бы.

– Итак, джентльмены? – продолжил он.

Пим и Петерс подступили к самому краю ущелья, ширина которого на всем протяжении верхней его трети колебалась от сорока пяти до пятидесяти пяти футов (по мнению Петерса, в данном месте она составляла полных пятьдесят футов).

– Итак, джентльмены, почему вы двое – люди, совершенно незнакомые мне и, думаю, моим родичам тоже – почему вы здесь?

Говоривший производил бы впечатление совершенно нормального человека, когда бы не бегающие черные глаза, лихорадочно блестевшие в ярком свете вулкана.

Наконец Пим заговорил.

– Сэр, – молвил он самым спокойным тоном, – мы помогаем нашим друзьям с соседнего острова – друзьям, принявшим нас самым любезным образом, – в поисках одной юной девицы, которая по странной несчастливой случайности пропала из дома, повергнув в глубокое горе своих родных и близких.

– Ха-ха… прекрасно, – сказал Апилус (ибо это был он). – Значит, они скорбят, да? Так пусть скорбят, будь они прокляты! А некий любовник – будь он проклят тоже, – он не скорбит вместе с ними? А надо бы! Ха-ха-ха… – Он возвышал голос с каждым слогом, и последние слова уже практически прокричал. – Обошлись с вами любезно, да? Что ж, сейчас вы видите перед собой человека, который не станет любезничать с вами. Да, и ее вы тоже можете увидеть. – Тут Апилус отступил за густые низкорослые кусты из породы вечнозеленых растений и через несколько мгновений вернулся, таща за руку Лиламу. – О, великий Юпитер! Девушка, видишь там своего возлюбленного? Ты не любишь меня – никогда не любила, но больше никогда в жизни, земной или загробной, не буду я лежать без сна, с пылающими мозгами, представляя, как твои белоснежные руки обвивают шею чужестранца – да, однажды я видел такое в дворцовом парке. Будьте вы все прокляты, трижды прокляты! Зачем чужестранец, преодолев на своем пути тысячи опасностей, явился сюда усугублять мои невыразимые муки? – Здесь голос Апилуса на несколько секунд упал почти до шепота. – Ах, Лилама, один-единственный раз ты по доброй воле крепко обнимешь меня – коли не от любви, так от страха. Еще мгновение – и мы с тобой низринемся в эту пропасть. – Пим бросил на Петерса полный ужаса взгляд, и даже флегматичный Петерс содрогнулся. – Да, на краткий миг мы сольемся в объятьях, а затем меня ждет вечный мрак Тартара или вечное небытие.

Апилус отпустил руку Лиламы, пока говорил, и теперь девушка сидела на корточках, прикрывая лицо ладонями, в то время как безумец продолжал неистовствовать и в болезненном возбуждении расхаживать взад-вперед – до самого края пропасти и обратно, – покуда не протоптал там тропинку. Стеречь Лиламу не было ни малейшей необходимости, ибо ширина ужасной расселины здесь в два с лишним раза превосходила предельное расстояние, которое отважился бы преодолеть прыжком любой здравомыслящий и психически нормальный человек, даже если бы речь шла о спасении собственной жизни; а место, где каньон сужался настолько, что обычный человек мог бы попробовать перепрыгнуть на другую сторону, находилось несколькими милями ниже по склону – так что Лиламу отделяло от Пима, по меньшей мере, десять миль, хотя в сущности, всего футов восемьдесят.