Миры И.А. Ильфа и Е.П. Петрова. Очерки вербализованной повседневности

Теперь пришло время пересмотреть функцию сатиры в советском обществе. В первом номере «Литературной газеты» (22 апреля 1929 года) была опубликована статья популярного критика А.З. Лежнева «На путях к возрождению сатиры». Он — следуя постановлению 1927 года — доказывал, что сатира по-прежнему актуальна, поскольку возрастает «активность масс», жаждущих покончить с различными проявлениями социального зла, например с бюрократизмом, а коль так, нужда в сатире «делается все более острой», хотя «объектов для нее стало гораздо меньше, чем было во времена ее расцвета», т. е. в досоветский период. Редакционное примечание к статье уведомляло, что печатается она «в порядке обсуждения». Очевидно, что оппоненты были уже наготове.

27 мая «Литературная газета» опубликовала статью влиятельного критика В.И. Блюма «Возродится ли сатира?». В отличие от Лежнева, Блюм был широко известен не только как литератор: в 1924–1925 годах он возглавлял театральную цензуру — Главный комитет по контролю за репертуаром, так называемый Главрепертком. Свой основной тезис Блюм сформулировал предельно жестко: в СССР сатиры быть не должно. Правда, уточнял он, речь идет вовсе не о газетных фельетонах или очерках, где принято сообщать точные «адреса», т. е. имена осмеиваемых — подобного рода «адресная» сатира пока необходима. Иное дело — «художественная», «обобщающая» сатира. В отличие от фельетона или очерка, она, по словам Блюма, никогда не была средством борьбы с социальными бедами, никогда не способствовала ни перевоспитанию, ни отстранению от должности невежественных чиновников, казнокрадов и взяточников. Зато, доказывал критик-рапповец, «художественная сатира» всегда была «острым оружием классовой борьбы. Сатирическое произведение обобщением наносило удар чужому классу, чужой государственности, чужой общественности (здесь и далее курсив автора. — М. О., Д. Ф.)». С октября же 1917 года, утверждал Блюм, «для нас государство перестало быть чужим». Потому «продолжение традиции дооктябрьской сатиры (против государственности и общественности) становится уже прямым ударом по нашей государственности, по нашей общественности», такая сатира способствует возникновению антисоветских настроений.

Подтекст был очевиден современникам: Блюм отождествил сатиру в художественной литературе с «антисоветской агитацией», т. е. с одним из предусмотренных тогдашним уголовным законодательством «контрреволюционных преступлений».

Статьи действующего Уголовного кодекса РСФСР (в редакции 1926 года), что относились к «контрреволюционным преступлениям», давно уже стали для советских писателей сочинением весьма актуальным: отчеты о политических процессах регулярно публиковались в центральной периодике. Формулировки были, как говорится, на слуху. И уж тем более знал «язык закона» Петров, бывший сотрудник угрозыска. На обыгрывании формулировок статей УК в «Двенадцати стульях» строится немало шуток. Применительно к писателям речь могла идти о статье 58/10: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти», точнее — «изготовление или хранение литературы того же содержания». В случае привлечения к ответственности доказывать, что «совсем не это имелось в виду», было практически бесполезно: специально для подобных случаев Пленум Верховного суда СССР принял 2 января 1928 года опубликованное в периодике постановление «О прямом и косвенном умысле при контрреволюционном преступлении». Термин «прямой умысел» означал, что обвиняемый «действовал с прямо поставленной контрреволюционной целью, т. е. предвидел общественно опасный характер последствий своих действий и желал этих последствий». Ну а термин «косвенныйумысел» был в ходу тогда, когда никаких доказательств «прямого умысла» следствие не находило: подразумевалось, что обвиняемый хоть и «не ставил прямо контрреволюционной цели», однако «должен был предвидеть общественно опасный характер последствий своих действий». Но до суда могло вообще не дойти: инструкции Народного комиссариата внутренних дел разрешали внесудебную ссылку или высылку «лиц, причастных к контрреволюционным преступлениям», т. е. ссылку или высылку не только самого писателя, но и его семьи, знакомых и т. д.

Доносительское выступление Блюма в центральной газете — на фоне принятых XVI конференцией ВКП(б) решений о чистках — могло быть началом очередной репрессивной кампании, к чему в СССР уже привыкли. Потому оно вызвало буквально панику в писательской среде.