Миры И.А. Ильфа и Е.П. Петрова. Очерки вербализованной повседневности

Теперь эдиционная ситуация, казалось бы, изменилась. Цензуру выдержали, пусть в разное время и с потерями, все сорок три главы машинописи. Оставалось свести воедино уже апробированное и — печатать роман заново. Но, как известно, не удалось.

Что касается правки, характер ее на различных этапах легко прослеживается.

Роман, завершенный в январе 1928 года, был предельно злободневен, изобиловал общепонятными тогда политическими аллюзиями, шутками по поводу фракционной борьбы в руководстве ВКП(б) и газетно-журнальной полемики, пародиями на именитых литераторов, что дополнялось ироническими намеками, адресованными узкому кругу друзей и коллег. Все это складывалось в единую систему, каждый элемент ее композиционно обусловлен.

Политические аллюзии в значительной мере устранялись еще при подготовке журнальной редакции, изъяты были и некоторые пародии. Борьба с пародиями продолжалась и во второй зифовской редакции — уцелели немногие. В последующих изданиях убраны имена опальных партийных лидеров и т. п.

Соответственно, редакция 1938 года даже не «последнюю волю автора» отражает, а совокупность волеизъявлений цензоров — от первого до последнего. Как, впрочем, остальные произведения, вошедшие в упомянутые четырехтомник и пятитомник. И многолетняя популярность романа свидетельствует не о благотворном влиянии цензуры, но о качестве исходного материала, который не удалось окончательно испортить.

В данной монографии анализируется текст романа «Двенадцать стульев», реконструированный нами по рукописям. Эта редакция — вместе с текстологическим и реальным комментарием — была впервые опубликована в 1997 году издательством «Вагриус»[27].

За основу при реконструкции взят автограф Петрова. Этот текст не подвергался правке редактора. Поглавное деление воспроизведено по машинописному экземпляру. Роман содержит сорок три главы.

В ряде случаев мы приняли правку машинописного экземпляра как необходимую. Что уместно иллюстрировать несколькими примерами.

Так, родной город Воробьянинова в автографе изначально — «Баранов» или «Барановск». А превратился в «Старгород». Причина ясна. В комических старгородских реалиях многие читатели позже опознавали одесские, так что соавторы не стали обижать земляков.

Фамилия одного из героев — «Мочеизнуренков» — тоже изменена. Он стал просто Изнуренковым. Прежняя шутка ассоциировалась с обиходным названием диабета. Его тогда и позже именовали еще мочеизнурением. Обеденную шутку убрали, потому фамилия обрела многозначность.

В главе «Слесарь, попугай и гадалка» относящееся к архитектуре определение «стиль Третьей империи» было позже исправлено на «стиль Второй империи». Имеется в виду эпоха императора Наполеона Третьего (1852–1870), который, однако, управлял «Второй империей». Наполеон III, как известно, акцентировал преемственную связь между установленным им режимом и Первой империей, которую создал его дядя, Наполеон I. Соответственно, архитекторы эпохи Наполеона III отчасти копировали приемы, характерные для эпохи Первой империи, причем и на уровне массовых застроек.

Аналогично в главе «Знойная женщина, мечта поэта» изначально упоминались «войска итальянского короля Виктора Эммануэля». Позже имя монарха убрано, что исторически корректно: Италией в описываемое соавторами время правил король Умберто I (1878–1900). Ошибка же была, вероятно, обусловлена тем, что изначально названное имя монарха было, как говорится, на слуху. Король Виктор-Эммануил II (1861–1878) приобрел мировую известность как объединитель Италии в XIX веке, а Виктор-Эммануил III (1900–1946) был современником авторов романа.

В главе «Курочка и тихоокеанский петушок» изначально упоминался «легко вооруженный гоплит». Позже соавторы исправили это на «легко вооруженный воин», что опять же корректно. В древнегреческом ополчении гоплит — воин тяжелой пехоты, носивший шлем, панцирь, поножи, массивный щит, вооруженный копьем и мечом.

Правку идеологическую, равным образом сокращения мы при реконструкции игнорировали. Однако при исследовании текста идеологическая редактура весьма интересна. Только подобрав ключи к тайнам текстологии, возможно восстановить рафинированную поэтику романа «Двенадцать стульев», ориентированного на современников и потомков, на знакомых литераторов и широкую читательскую аудиторию, на актуальное и вечное.

Поэтика персонажа: «великий комбинатор»