Миры Уильяма Моррисона. Том 4

Если шутник ожидал, что у губернатора Флэгстаффа поубавится решимости после того, что случилось потом, он сильно ошибался. Всех людей на корабле, казалось, внезапно обуяло пламя. Все засветились, причем каждый своим цветом. Началась паника, поскольку пассажирам представилось, что их сжигают заживо. Но когда они поняли, что, на самом деле, с ними ничего не происходит, то через пару часов стали успокаиваться, когда ослепительное сияние потускнело, и каждый человек продолжал лишь слабо светиться. И, не считая страха, вызванного неуместной выходкой, неприятных последствий не было. Но неожиданное проявление детского юмора напугало всех, кто находился на борту.

Всех, кроме губернатора Флэгстаффа. Он был объят зеленоватым свечением, но все равно поднялся на трибуну, выйдя к светящейся и напуганной толпе, собравшейся в главном обеденном зале, ожидая выступления. Но в каждом слове старика и его манере говорить звучала уверенность.

Позже все согласились, что его речь была настоящим шедевром, и Дайсон, практически невосприимчивый к красноречию, заметил, что пассажиры слушали ее, словно это было произведение искусства, а не безнадежное требование сохранить им жизнь. Толпе не сказали, что судьба человеческой расы зависела от губернатора Флэгстаффа, иначе люди вряд ли оставались бы такими спокойными. Только Дайсон, капитан Фармер и старый оратор знали, в каком отчаянном положении оказалось Человечество.

В том, как обращаться к невидимому слушателю, возникли небольшие сомнения. Губернатор Флэгстафф решил вопрос ловко и с иронией.

— Мой дорогой друг, — начал он голосом, в котором полыхал жгучий упрек, и его тут же прервали аплодисментами.

Аудитория сразу поняла, что это будет боевая речь.

— Мой дорогой друг, — повторил губернатор Флэгстафф, — к тебе обращается сравнительно бесполезный слуга народа нашей прекрасной Солнечной системы. Я нес посильную службу как на пылающих расплавленных пустынях Меркурия, так и на замерзших кислородных пустошах Плутона, и мне приятно заметить, что я добился в жизни кое-каких успехов, а также с радостью добавить, что в некоторой степени я помог бесчисленным миллиардам трудолюбивых и бережливых людей, составляющих нашу расу, делал я это, не думая о прибыли или вознаграждении, и меня до глубины души трогает благодарность моих собратьев. Будет крайне бесстыдно упоминать почести, которыми они отметили мою службу.

Губернатор быстро откашлялся.

— Я лишь скажу о медали Первого Гражданина Солнечной Системы, врученную за заслуги перед мощной и процветающей промышленностью на Марсе, о почетном знаке за Выдающуюся Службу в Министерстве Здравоохранения, о Солнечном Диске Меркурия и о Водном Шаре Венеры Первого Ранга. Позвольте мне повторить, что я считаю неуместным говорить о других наградах. Мой дорогой друг, в этот момент, который мне кажется кульминацией моей карьеры, мой разум вернулся назад во времени и в пространстве к планете, на которой я родился — самой красивой из всех планет самой прекрасной системы — к Земле и ее бесчисленным чудесам. О, как приятно думать о родной Земле — об улыбающихся рощах, смеющихся ручьях с многочисленными обитателями, прыгающими и играющими в сверкающих брызгах — как отрадно вспоминать поля колосящейся пшеницы и мысленно возвращаться в великолепные города с пронзающими небо шпилями…

Дайсон с трепетом слушал губернатора Флэгстаффа, кратко излагающего историю своего детства, юности и многих лет службы, в течение которых он переходил с одного выдающего поста на другой. Постепенно, овладев вниманием слушателей, он снова добрался до настоящего времени.

— Мой дорогой друг, я обращаюсь к тебе не как одинокий и слабый человек, противопоставляющий свою незначительную силу твоей мощи, а как представитель величайшей расы — Человечества! Я обращаюсь к тебе от имени расы, начавшей покорение космоса всего лишь секунду назад по Великим Часам Природы, по которым идет отчет времени, но уже покорившей все планеты целой системы. Я говорю от имени тех, кто поставил перед собой задачу освоения звезд и галактик, тех, кто в следующее мгновение — да, за бесконечно малый период вековой истории — добьется своей цели. Предупреждаю тебя, мой дорогой друг, предупреждаю…

На этой возвышенной ноте величественная речь губернатора Флэгстаффа внезапно оборвалась. Слушатели протерли пятьдесят пар глаз, но это не могло изменить того, что секунду назад губернатор еще стоял перед ними, а теперь исчез.

Из пятидесяти глоток вырвался гневный крик, и в ту же секунду корабль задрожал. Как нечто живое, извивающееся в неслыханной агонии, он растягивался и сжимался, словно был сделан из эластичного полимера. Стены с одной стороны удлинились втрое, а с другой — согнулись так, что почти соприкоснулись друг с другом. Гневный рев перерос в вопль отчаяния, когда корабль, казалось, завязался в узел, а затем раскрутился снова, разбросав пассажиров в разные стороны.