Мишн-Флэтс

— Рак пожирает человека. Как я понимаю, он питается живым человеком. Человек сам, собственным телом кормит своего внутреннего убийцу. — Келли печально помолчал. — Но то, что я хотел подольше побыть на могиле дочери, не может служить мне оправданием. Ты прав, когда возмущенно спрашиваешь: где вы пропадали? Мы приехали в Бостон как напарники, и я не имел права бросать тебя. Это первая заповедь полицейских — не оставлять товарища в трудной ситуации. Извини.

— Вы часто бывали на могиле?

— Старался приходить каждый день. На несколько часов.

— Что вы там делали?

— Просто сидел.

— Зачем? — наивно спросил я.

— Чтобы ближе быть.

После похорон я ни разу не ходил на могилу матери. Мне это казалось бессмысленным занятием. Она всегда была рядом со мной.

— Разве это не значит растравлять старую рану? — спросил я.

— Старые раны заживают, Бен. Не до конца, но заживают.

Мне до сих пор непонятно, какую роль сыграла та давняя утрата дочери в решении Келли прийти в больницу и целую ночь сидеть у моей кровати. Возможно, Келли ощутил что-то вроде отцовского инстинкта — защитить своего ребенка. Теперь его ребенком был я. А болезнь моей матери, которая тоже пожирала ее заживо, служила еще одним мостиком между мной и Келли. Мы пережили примерно одно и то же.

Тогда, в больничной палате, разговор о смерти близких создал гнетущее настроение у обоих. Я поспешил сменить тему.

— Ну, как кроссворд? Справляетесь?

— А, это. Нашел в приемном зале. Идет со скрипом. Ты спи, Бен, на меня внимания не обращай.

Хоть я не хотел спать, но тут же заснул.

И во сне думал — не приснилось ли мне все приключение в церкви? Действительно ли Гиттенс намеревался хладнокровно убить Брекстона? Какие у меня доказательства? «Прочитал желание в его глазах». Хороша улика!

Не такова ли судьба любого события в прошлом? Оно мгновенно падает жертвой ненаблюдательных свидетелей, плохой памяти, ложных отчетов. Историческая правда — если таковая существует в принципе — теряется в тумане нечетких свидетельств. Ах, хоть диссертацию пиши: «Историческая правда как коллективная выдумка». Дойдут ли у меня когда-либо руки до чего-нибудь подобного?

«Вот упекут на всю катушку за убийство — десять диссертаций успеешь накатать за решеткой!» — шепнул подлый голос во сне.

Я проснулся и думал дальше. Уже яснее.

Нет, мне не привиделось. Гиттенс намеревался застрелить Брекстона. Я дал Брекстону возможность удрать, чтобы Гиттенс его не прикончил. Из двух зол я выбрал… какое? Меньшее? Большее? Или оба зла одинаковы?

Так или иначе, я спас Брекстону жизнь.

Я открыл глаза. Келли по-прежнему возился с кроссвордом. Сколько же я спал? Минуту или час?

— Мистер Келли, можно вас спросить кое о чем? Мне кажется, что Гиттенс… — Тут я осекся. Я вдруг передумал. Голова болела страшно. Возможно, я все-таки не прав насчет Гиттенса. Я измыслил немыслимое. — А-а, сам не знаю…

— Ты спи, спи, Бен. Я еще посижу.

Я хотел поблагодарить его — за все. Ведь он один, только он один…

Горло у меня перехватило. Я не мог ни слова из себя выдавить. Рыба, выброшенная на берег.

— Все в порядке, Бен. Не напрягайся. Тебе надо хорошенько отоспаться. Утром будешь как новенький.

* * *

Мне приснился кошмарный сон.

Начался он красиво — я парил высоко-высоко над озером, в котором не было воды, но плавали рыбы и качались водоросли. На душе было чудесно. Пока я не почувствовал — я парю с такой легкостью лишь до первого своего движения. Как только я пошевелю рукой, или ногой, или хотя бы пальцем — все, мне конец, я упаду вниз с сумасшедшей высоты. Долго, очень долго я крепился, старался не шевелиться. Но с каждым мгновением неподвижность становилась все мучительнее. Вот-вот это случится. Вот-вот. И… случилось!

Я проснулся в полной темноте.

Проснулся с ощущением страшной опасности.

Голова по-прежнему раскалывалась. Я приподнялся на локтях.

Возле двери угадывался огромный черный силуэт. Незнакомый мне мужчина средней комплекции. Он медленно шел с вытянутыми вперед руками — как человек, который со света попал в темное помещение.

— Вы кто? — громко спросил я.

Он остановился как вкопанный.

Я зашарил рукой в поисках выключателя.

— Кто вы такой? — повторил я, соскакивая с постели. Но я уже разобрался и немного успокоился. На человеке была полицейская форма.

— Меня зовут Пит Одорико.

— Что вы тут делаете?

— Вы кричали во сне.

Он сделал еще шаг ко мне, скрипнув кобурой на поясе.

— Э-э, стойте где стоите!

— Да я же полицейский!

— Тут все кругом полицейские. Знаю я вас! Стоять! Что вы делаете в моей палате?

— Сторожу.

— Сторожите? Кто вам приказал меня сторожить?

Тут дверь открылась. На пороге, залитый светом, стоял Джон Келли.

— А, вижу, вы уже познакомились, — сказал он.

— Какого хрена он тут делает?

— Он друг. Успокойся.

— Чей он друг?

— Мой.

— Но мне-то он никто!

— Все в порядке, Бен. Я когда-то работал с отцом Пита. А самого Пита знаю с колыбели. Я попросил его досидеть ночь с тобой.

Пит Одорико скорчил кислую физиономию:

— Джон, если я тут не нужен, я пойду. Устал как собака после смены. Постель по мне скучает.

Келли потрепал его по плечу.