Мисс Бирма

– Конечно, я понимаю, что наша борьба, – продолжал Бенни, – наша борьба, цель которой – справедливость и свобода, сейчас переживает сложный момент столкновения противоборствующих сил. Есть Линтон, но есть и его оппонент – Бо Му, который заново разжег пламя каренской революции в джунглях, пока Линтон упорно пытался «вести переговоры»… или что он там на самом деле затевал. И каждый, похоже, готов прикончить другого во имя своего представления о справедливости и свободе. Иногда такого противоречия достаточно, чтобы заставить человека – заставить меня – возжелать поскорее зачахнуть и умереть. Если мы не можем доверять друг другу, почему мы надеемся, что кто-то поверит нам? Разумеется, можно возразить, что вероломство ваших людей повело нас по этому пути недоверия. Но я не намерен вечно играть роль жертвы, Тесак. Роль бунтаря состоит и в том, чтобы найти в себе смелость говорить правду о неприятных вещах. И нельзя отрицать, что и Линтон, и Му, оба по-своему великолепны. Без них, таких несовершенных и безрассудных, свет нашей надежды полностью бы погас.

Все это время Тесак не сводил с него пристального взгляда, словно в ожидании финального откровения, которое раз и навсегда покончит со всеми вопросами про Линтона. Но когда Бенни замолчал, Тесак выглядел разочарованным. И Бенни снова стало жаль его.

– Я понятия не имею, что замышляет Линтон, – сказал он. – Но могу точно сказать, что тот, кто утверждает обратное, либо лжец, либо дурак. Линтон слишком умен, чтобы довериться кому-либо. Даже тебе. Даже моей дочери.

Напоминание о Луизе побудило Тесака взглянуть вновь на ее фотографию, а потом дальше, на фото рядом – юной невесты Кхин.

– Она очаровательна, твоя жена, – сказал он искренне.

– Если бы мою жену обвинили, что она спит с Не Вином, я был бы готов поверить, – буркнул Бенни.

Тесак испуганно обернулся к нему:

– Какие ужасные вещи ты говоришь.

– Разве? Я слишком горд, чтобы признать тот факт, что в свое время изрядно погулял. Или признать, что у меня нет права предъявлять претензии жене за то, что не хранила верность нашему браку. И я понятия не имею, как далеко заходила ее неверность. Долгое время я считал это своеобразным бунтом против меня. Воздаянием за мои похождения. Если бы она бросила меня – вот это была бы революция! Но она осталась и влачит эту жизнь без любви, в заточении, и все больше ненавидит и эту жизнь, и саму себя.

Бенни разоткровенничался гораздо больше, чем намеревался, гораздо больше – и это было понятно по недовольному взгляду Тесака, – чем собеседник желал бы услышать. И прежде чем вернуться к более безобидной теме, Бенни поспешно добавил:

– Что мне следует сделать, так это освободить ее, уехав из страны… Очень долго я чего-то ждал. Ждал, пока освободят из тюрьмы моих друзей, пока меня освободят, пока Кхин освободят от разочарования во мне, пока Бирму освободят от колониального рабства, – и все это время я мог попытаться освободиться сам… Как думаешь, сумеешь мне помочь, Тесак? Помоги мне получить документы для эмиграции. Жить в Америке будет, наверное, не так уж плохо.

Тесак долго оторопело смотрел на него.

– Думаю, я мог бы заняться этим вопросом, – наконец выдавил он.

И чтобы подтолкнуть его немного, Бенни взял более сочувственный тон:

– Отвечая на твой первый вопрос – я сильно сомневаюсь, что Линтон, каким бы ни был он хитроумным и расчетливым, женился на моей дочери, чтобы подобраться к Не Вину. Думаю, он просто влюбился в нее. Думаю, он почувствовал, что имеет право любить, без всяких политических целей. И думаю, что и она тоже… Не знаю, Тесак… Я редко любил в своей жизни, но когда любил, любовь была тайной. Иногда она словно разговор двух сердец. Трудно объяснить. По большей части мы одиноки и бестолковы… Но оказывается, существуют другие люди, абсолютно не похожие на нас, с которыми мы сплетены воедино.

Какие бы осуждение и потрясение ни полыхали в глазах человека напротив, они угасли, превратившись в разочарование. И до Бенни дошло, что у них гораздо больше общего.

– Расскажу тебе еще кое-что. Когда меня посадили под домашний арест, в глазах людей, приходивших навестить меня, всегда стоял вопрос. Виноватый такой, неприличный, сокровенный вопрос: зачем продолжать жить, старина? Где тут смысл? Просто набивать едой утробу? Жить, выбрать жизнь, Тесак, – это не в меньшей степени акт солидарности для заключенного, чем для свободного человека. Я имею в виду, солидарности со всем человечеством. С мертвыми, с живыми и с теми людьми будущего, которые никогда не узнают, что мы сделали или не сделали. И я, если на то пошло, по-прежнему боец, хотя мой бой теперь ограничен листом бумаги. – Бенни усмехнулся. – И эти бумаги никогда не увидят света дня.

– Не говори так.

– Ты славный парень.

Больше, кажется, нечего было добавить. Но Бенни, вдруг перепугавшись, что американец уйдет, что они вот-вот закончат то, что пока не завершено, выпалил:

– Последнее время вечерами я читал одного из ваших. Парня по имени Ральф Уолдо Эмерсон. Не помню, как наткнулся на сборник эссе. Ты читал его?

– В школе, думаю.