Мисс Бирма

– Предположим, японские правители постановили отрубать руки американцам, которых застанут за чтением или с приспособлениями для письма, чтобы спустя некоторое время – без письменности, без записанной истории, исторических хроник, без доступа к образованию – американцы стали такими невежественными, какими, по словам японцев, они всегда и были… И если бы американцы не пожелали отказаться от письменности, языка, своих ценностей, культуры и истории, это считалось бы трибализмом, как ты это называешь?

– Но…

Со Лей, вскинув ладонь, остановил Бенни:

– Но! В лучшем из этих двух сценариев американцы имели бы право говорить на своем языке и исповедовать свою веру частным порядком, скажешь ты! С чего бы им настаивать на обучении своих детей на английском и на осуществлении такой формы государственного правления, которая согласуется с их американскими культурными доктринами?

– Нет, я не стал бы использовать такой аргумент! Очень удобно выбрать для примера группу, не связанную расовой идентичностью! Не говоря уже о том, что бирманцы поработили каренов сотни – если не тысячи – лет назад.

– И что? Пора каренам признать свое место – как американским индейцам? О да, я понимаю, к чему ты ведешь… Такова история человечества, один народ вторгается на территорию другого, фактически поглощает его. Но мы все еще существуем! И как удобно забыть, что наши проблемы были в значительной степени разрешены в течение столетия под британским правлением – пока все не закончилось пять лет назад! Вот она, критическая точка, – сейчас! Когда фактически мы выиграли для Британии войну в Бирме и таким образом способствовали успеху Союзников в Тихом океане – и, следовательно, имеем право ожидать чего-то взамен. И ты в корне не прав, что карены расово однородны, существует так много подгрупп и диалектов каренского, что я и перечислить все не смогу. Черные карены, белые карены, красные карены – мусульмане, христиане, буддисты, язычники, – и все они имеют собственный взгляд на самоопределение. Ты, к примеру, тоже карен и расово отличаешься от меня.

Последнее утверждение, произнесенное с улыбкой, неожиданно заставило Бенни улыбнуться в ответ, обезоружив его ровно в тот момент, когда Со Лей выдал самый оглушительный залп:

– Запомни мои слова, Бенни. С Аун Саном или без него, но бирманцы обязательно попытаются стереть нас с лица земли. А призывы Аун Сана к единению приведут к распаду Бирмы. Вот поэтому, с англичанами или без них, но мы создаем свой собственный союз. Каренский национальный союз. Если Лондон действительно хочет обеспечить мир в будущем, единственный путь – разделить Бирму на автономные национальные государства.

– А если этого не произойдет?

Со Лей вернулся к своему креслу, взял недопитую бутылку и медленно осушил ее. Поставив бутылку на место, поднял воспаленные глаза на Бенни.

– То, что ты сделал для народа каренов, не секрет, – что сделали твои деловые мозги, твои финансовые умения. Если так случится, что англичане уступят Аун Сану, мы должны быть готовы.

– Ты говоришь о… об оружии?

– Сколько ты можешь выделить нам?

Бенни захотелось сказать Со Лею, что все простил, что он любит его так же преданно, как в тот день, когда они в последний раз сидели вместе у ручья в Кхули, но это было бы неправдой: если уже слишком поздно, упущено время для мирного объединения Бирмы, то точно так же слишком поздно возрождать мир, который царил меж ними. То, что произошло, так или иначе будет причинять боль им обоим.

– Я почти все вкладываю в бизнес, – пробормотал Бенни, но уже чувствовал, что уступает, – в нем просыпался забытый инстинкт противостоять несправедливости. – Собственно, капитала у меня не так уж много. Деньги постоянно приходят и уходят…

– У нас есть люди, которые ограбили несколько банков на севере…

– Боже правый, Со Лей!

– Мы могли бы объединить эти деньги с твоими…

– Ты говоришь об отмывании денег!

Со Лей рассмеялся с тоской приговоренного.

– Дураки успокаивают себя простыми истинами и простой моралью, Бенни. Если ты намерен оставаться чертовым дураком, то будь, по крайней мере, дураком на нашей стороне!

7 Глянец

Несколько месяцев спустя, в сентябре 1946-го, когда Луиза проснулась после дневного сна в свой шестой день рождения, – точнее, когда ее разбудил белый скотч-терьер Подружка, чьи настойчивые лапы и язык требовали чаю, – Луизу охватило ощущение, будто она спаслась от чего-то жуткого. Это чувство часто возникало, когда она просыпалась в просторной светлой комнате с кремовыми китайскими шторами, заваленной куклами и игрушками. Подружка (которая, как говорил папа, «случайно оказалась девочкой») тыкалась мокрым носом в ухо Луизы до тех пор, пока та не рассмеялась, хотя до-чайная церемония требовала, чтобы она недовольно хмурилась.

– Ты помнишь, что придет Со Лей? – выговорила она собачке.