Мисс Бирма

– Что, так про меня говорят? – рассмеялся Бенни, пытаясь подстроиться под наигранную веселость генерала.

Тот еще раз обшарил взглядом толпу, словно желая убедиться, что они внимательно наблюдают, как он наносит решающий удар. И точно, дамы, которые притворялись, что не заигрывают с Бенни, клюнули на фальшивые интонации этой вымученной беседы. Они слушали, о да – в полной готовности засвидетельствовать, как Бенни впадет в немилость у генерала.

– Скажите, – произнес Не Вин серьезным тоном, заставившим Бенни мгновенно насторожиться. – Что вы думаете о том, как поступили со всеми этими евреями в Европе?

Бенни молчал, сжимая в руке пустой стакан и глядя в злобные глаза человека, расплывшегося в широченной улыбке. Ему казалось, что он смотрит в неприглядное отражение собственной неспособности противостоять тому, что произошло на другом конце света. И ненавидел себя. Ненавидел с той же силой, с какой всю жизнь будет ненавидеть этого мерзавца, который опустился до того, чтобы грозить ему неописуемыми страданиями других людей. Он поставил стакан и с трудом протянул руку, смутно надеясь, что генерал примет это за вызов, знаменующий начало их битвы до победного конца. Но Не Вин не шелохнулся.

– Со Бенцион, – ответил Бенни. – Прошу меня извинить.

Вот так он и придумал себе новое имя, безусловно еврейское, но безошибочно каренское.

Через два дня партия Аун Сана устроила массовый митинг. Десятки тысяч людей собрались послушать речь бирманского лидера, так что город оказался парализован – закрылись все магазины Рангуна, перекрыли все улицы, а ледяные блоки в застрявших грузовиках Бенни таяли из-за невозможности никуда проехать. Из переполненного здания муниципалитета митинг переместился на Фитч-сквер, где в непосредственной близости от пагоды Суле, напротив Королевского парка, была воздвигнута сцена и развернуты уже знакомые транспаранты («Независимость через год!», «Вон!», «Бирма – наша страна, бирманский – наш язык!»). С внезапной болью в сердце Бенни смотрел на дом старого друга у того самого парка, где целую жизнь назад они прогуливались под благоухающими цветущими деревьями, узнавая друг друга.

Наконец Аун Сан вышел на сцену, и человеческая волна хлынула вперед, увлекая с собой Бенни. Даже не будь Бенни на голову или две выше остальных, он все равно сразу понял бы, что национальный лидер наделен харизмой и магнетизмом, которых катастрофически недостает его приятелю Не Вину. Точеная голова слегка запрокинута. Глаза устремлены на толпу. А стоило ему открыть рот – нет, это вовсе не то, что обычно называют ораторским талантом; филигранная точность суждений, которая одновременно и возносила Аун Сана на уровень богов, и утверждала его место среди простого народа – народа, который стал жертвой не только империализма, но и пороков капиталистического строя.

– Капитализм породил непримиримые противоречия между человеком и человеком, расой и расой, народом и народом, – задумчиво произносил оратор. – Еще до войны огромное большинство населения нашей страны жило в бедности, в то время как совсем немногие – в основном европейцы и прочие иностранцы – были богаты. Наложите этот фактор на ущерб, причиненный войной… Нам необходимо поправить существующие экономические условия, разработав меры, которые позволят забрать деньги из рук богатеев, ввести фиксированные цены на продукты первой необходимости и пресечь деятельность спекулянтов и перекупщиков.

Слушая этого молодого человека, то гневно осуждающего, то брызжущего оптимизмом, Бенни чувствовал, как норовит раствориться в толпе, будто Аун Сан заклеймил лично его. В конце концов, Бенни за пару лет скопил значительную сумму (непристойно большую сумму, и, наверное, это можно счесть откровенно несправедливым, хотя заодно он вместе с собой вытянул из послевоенной экономической разрухи восемь сотен рабочих, не считая докеров в порту, экспортеров, которые зависели от его грузовиков, простых жителей в Рангуне и других городах, чьи запасы благодаря его льду могли храниться на несколько дней дольше), и на несколько секунд он почти убедил себя, что Аун Сан прав и эта обездоленная страна действительно способна решить свои проблемы за счет таких людей, как он сам.

Бенни уже готов был пристыженно выскользнуть из толпы, когда вождь неожиданно воззвал к национальным чувствам.

– Что такое, в конце концов, национализм? – вопрошал Аун Сан, задавая вопрос словно лишь для того, чтобы отбросить его. – Главное – жить одной общей жизнью, разделяя радости и беды, обретая общие интересы или общие ценности, взращивая общие традиции, которые помогут нам осознать единство и необходимость этого единения… Мы знаем, что величайшая из национальных целей – завоевание национальной свободы. И как же мы можем завоевать ее? Конечно же, первая наша задача – национальное единство, под этим мы подразумеваем единство всего народа. И пусть существуют другие партии, помимо нашей, главное – чтобы они не вредили национальным интересам.