Мисс Моул

Ханна набросилась на огонь, яростно мешая угли и мечтая, что истязает собственное тело, затем села на пятки, не выпуская кочерги из рук, и кивнула миссис Кордер, чье лицо почти растворилось в незаметно сгустившихся сумерках. Мысленно мисс Моул уверяла жену преподобного, что попытается загладить свою вину за это оскорбление, и умоляла простить за то, в какое чудовище превратила Ханну жизнь, а потом еще раз с сожалением подумала, что лучше бы она никогда не уезжала из деревни. Там она была бы слишком занята, чтобы злиться, и вместо того, чтобы стоять на коленях перед чужим камином, мешала бы огонь в своем очаге, а поскольку был рождественский сочельник, на полке над большим камином в кухне горели бы цветные огоньки, и разноцветные свечи украшали бы стол, накрытый к чаю, с толстыми ломтями хлеба, приготовленного для голодных ребятишек с красными от холода ушами и носами, и когда дети вбежали бы в дом после игр в полях, вместе с ними в открытую дверь ворвались бы дуновение морозного воздуха и резкие запахи земли, навоза и конюшни. Число детей представлялось неопределенным. Видение Ханны не было похоже на четкую фотографию в рамке на стене в кухне, где прошло ее тихое детство, скорее ей рисовалась импрессионистская мешанина из рук, ног и лиц, а еще звонких голосов, не знавших облагораживающего влияния школы-интерната в Рэдстоу, и смутного образа мужа, отца детей: его настроение менялось вместе с погодой, и он упорно не разувался в доме и щеголял в грязных ботинках до самого времени отхода ко сну.

На расстоянии двух полей от фермы, торцом к проселочной дороге, от которой через сад вилась тропинка к входной двери, стоял тот самый коттедж, который мисс Моул отказалась продать из-за тяги к обладанию землей, привитой многими поколениями фермеров и теперь охватившей ее с новой силой. Да, коттедж принадлежал ей, но владелица не могла ни увидеть его, ни потрогать. Здравый смысл, столь странным образом сочетавшийся в ней с беспечностью и готовностью скорее потерять имущество, чем заявить о своем праве собственности, заставлял ее сообщать «арендатору», как она иронически его называла, о каждой смене адреса, поскольку так было справедливо по отношению к дому и земле, и если ему хотелось думать, что таким образом хозяйка намекает на арендную плату, которую жилец легкомысленно пообещал вносить, что ж, она переживет и это наряду с прочими своими разочарованиями. Но сейчас, сидя на полу у огня и с ностальгией думая о деревне, которую иногда не вспоминала неделями, Ханна решила, что пришла пора покончить с чувством десятилетней давности и поехать посмотреть, не обвалилась ли крыша коттеджа и живы ли яблони. На крышу она рассчитывала больше, чем на деревья. Если бы на жильца, пока он лежит в постели, начал капать дождь, он принял бы меры, а вот забота о благополучии деревьев показалась бы ему излишней причудой, хотя – а возможно, именно поэтому – сад был ее, а не его собственностью.

Коттедж сдавался до тех пор, пока не пришла война и не опустошила его, и так он пустовал, дожидаясь раненого героя Ханны и ее саму, а скопленные благодаря аренде деньги мисс Моул потратила на меблировку, ремонт и строительство маленькой птицефермы, прибыль от которой должна была дополнить военную пенсию героя. Что теперь с этими курятниками? И осталось ли хоть какое‐то потомство от закупленных тогда кур? Она представила полусгнившие доски, ржавую проволоку и нескольких одичавших птиц, скорбно бродящих по саду; увидела, как в убежище, которое она предназначала себе на старость, живет человек, чье общение с Ханной и создало вероятность, что это убежище понадобится ей задолго до окончания трудоспособного возраста. Она потеряла и реальные, и потенциальные сбережения, и если прислушаться, мисс Моул могла различить поступь мистера Пилгрима, эхо тех шагов, которые так ясно слышала десять лет назад, приближающееся со зловещей неотвратимостью. И когда дверь кабинета внезапно открылась, Ханна вздрогнула, обернулась и поразилась, увидев высокую фигуру Роберта Кордера, и обрадовалась его приходу больше, чем могла себе представить, хотя хозяин застал ее сидящей на каминном коврике в его владениях, как у себя дома.

– Это ты, Этель? – спросил преподобный, всматриваясь в фигуру у огня, хотя света было достаточно, чтобы не перепутать, и Ханна улыбнулась тонкости подпущенной шпильки.

– Боюсь, это всего лишь я, – мягко ответила она. – Пришла проверить, не погас ли камин, засмотрелась на огонь и задумалась о прошлом; есть у живого огня такой эффект.

– Надеюсь, воспоминания были приятными, – сказал мистер Кордер, любезно оправдывая нежелательную задержку.