Мисс Моул

– Нет, – ответила мисс Моул. – Вовсе нет. Ужасными, если честно. Но какое это имеет значение? Я зажгу газ. А когда нам запретят жечь в каминах уголь, произойдет множество изменений. Мы станем меньше размышлять о своих грехах; младенцы, которых привыкнут купать возле электрических радиаторов, будут не похожи на тех, кого купают у открытого огня; влюбленные забудут о романтике, и перед лицом научных достижений мы перестанем думать о прошлом. – Ханна зажгла спичку и заслонила ее ладонью, глядя на огонек. – Как думаете, все эти изменения к лучшему?

Конечно, он обязан был ответить на вопрос (который мисс Моул могла бы сформулировать и без стольких подробностей), однако не стоило ей возлагать такую обязанность на преподобного, поэтому он произнес холодно и уклончиво:

– Думаю, мы всегда должны быть готовы пострадать за свои ошибки.

– О, я готова. – Экономка зажгла газ, потом снова повернулась к хозяину, и лицо ее приобрело смущающе лукавое эльфийское выражение. – Готова, – повторила она, – но вряд ли должным образом экипирована. – И повернулась, чтобы уйти, но мистер Кордер, как всегда, окликнул ее в спину:

– Сегодня здесь соберется рождественский хор нашего прихода, мисс Моул. Надеюсь, вы не забыли?

– Кофе и пирожные, – быстро ответила она. – Но я рада, что вы напомнили. – Было бы жаль упустить возможность понаблюдать, как мистер Кордер с особой рождественской сердечностью общается с певчими и служками.

Глава 26

В праздничное утро вместе со свечами на подносе Дорис принесла мисс Моул раннюю чашку чая и украшенную орнаментом коробку с печеньем от себя и своего молодого человека.

– Мой друг сказал, это самое малое, что мы можем сделать, – выпалила Дорис, когда Ханна изобразила подобающие случаю восклицания. – Он считает вас очень приятной леди.

– Правда? – Экономка в ночной рубашке села в постели, перекинув длинную темную косу на грудь. – А я думаю, что он славный молодой человек, и сейчас я отведаю вашего печенья, а когда оно закончится, поставлю коробку на туалетный столик и буду складывать туда всякие мелочи. А тебе спасибо за чай, Дорис. Это была добрая мысль, и твой поступок мог бы послужить прецедентом на будущее, если ты знаешь смысл этого слова.

Дорис не знала и не стремилась узнать. Она привыкла к странной манере речи мисс Моул, и в настоящий момент ее тяготила лишь необходимость сказать правду.

– Это мне мистер Уилфрид посоветовал перед отъездом, – призналась она, – а я передала своему другу, и мы сошлись на печенье. Я должна заварить вам чашку вкусного чая, сказал мистер Уилфрид, и по-тихому вручить подарок. Думаю, он не хотел, чтобы остальные увидели. А мне он подарил десять шиллингов. – Дорис вздохнула. Она была более чем довольна своим молодым человеком с его строгой и приличной матушкой, но молодой господин оставался для служанки идеалом мужской красоты и обаяния. Она считала честью хранить передачку от мистера Уилфрида, оставленную для мисс Моул, но как же трудно было сейчас уйти и оставить экономку, чтобы та открыла подарок в одиночестве! Дорис могла поклясться, что в таком случае никогда не узнает, что было внутри и что она носила в кармане последние три дня.

Сверток был маленьким, что наводило на мысль о чем‐то редком и драгоценном. Прежде чем развернуть подарок, Ханна покрутила и потрясла его, притворяясь, что внутри находится кольцо с рубином или жемчужное ожерелье; точно так же тридцать с лишним лет назад она ощупывала чулок и воображала, что в нем лежат чудесные игрушки, которых там не было и быть не могло. Когда наконец, наклонившись к свече, мисс Моул достала из маленькой коробочки брошь, на глаза навернулись слезы, и она ничего не смогла толком разглядеть. На ощупь брошь была гладкая и овальная, с узким витым краем, и, вытерев глаза простыней, Ханна хорошенько рассмотрела ее и снова заплакала. Уилфрид, если бы не спал в этот момент в доме матушки, подумал бы, что Мона Лиза смеется, и она действительно смеялась сквозь слезы, потому что мальчик тактично выбрал старую брошь, содержавшую юмористическую отсылку к его общеизвестному восхищению, которая извиняла природу подарка. Витая золотая оправа обрамляла стеклышко с гравюрой под ним: слепой купидон, натягивающий лук; несомненно, подношение какого‐то ранневикторианского влюбленного своей даме.