Мисс Моул

Рут тоже хватало тревог о предстоящей вечеринке. Помимо обычных проблем с Этель, которая, как всегда, будет хихикать, натужно веселиться, наденет слишком много украшений и, вероятно, закатит истерику по пути домой, девочке еще предстояло притворяться, будто ее отец – весельчак по натуре, и постараться не стыдиться его сутаны; прибавьте к этому разочарование, что и дядя Джим будет в повседневной одежде, более того, весело признался, что парадного костюма у него нет уже много лет, не говоря уже о траурном шелковом платье мисс Моул с гагатовыми украшениями. Для Этель платье из китайского шелка наскоро сшила маленькая портниха, прихожанка молельного дома, а мисс Моул закончила платьице Рут, и это были самые красивые наряды в жизни обеих, а Говард собирался надеть смокинг, но общее впечатление о компании с Бересфорд-роуд будет безнадежно испорчено синей саржей дяди Джима и черным шелком мисс Моул. Сутана отца не имеет большого значения: его привыкли видеть в рясе, к тому же он священник, но любимый дядюшка в синем саржевом пиджаке с коротковатыми рукавами и мисс Моул – которая пообещала, что после вечеринки они обсудят каждую подробность, нашутятся и насмеются вволю, так что чем хуже окажется праздник, тем веселее будет потом, – так вот, мисс Моул в скромном наряде экономки и совсем уж ненарядный дядя Джим заставят их красивые платья выглядеть насмешкой, случайностью, которой, по сути, и являются. Вечно все как‐то неправильно, с тоской думала Рут. О таком выходном платье она мечтала всю жизнь и жаждала его надеть, несмотря на убогий фон, который составят взрослые, но ее нисколько не обмануло описание экономкой плисового платьица как предназначенного для более скромных праздников, когда шелковое покажется чересчур нарядным. Девочка знала, что мисс Моул втайне шила наряд для нее к вечеринке у Спенсер-Смитов и, должно быть, недосыпала ночей, чтобы успеть в срок. Оно тоже было миленькое, глубокого кораллового цвета, который нежно подсвечивал бледные щечки Рут, и к нему прилагалась ленточка для волос, потому что мисс Моул ничего не забывала, к тому же стоил подарок наверняка больше, чем экономка могла себе позволить. Рут понимала, что должна надеть его, а дяде Джиму она как‐нибудь объяснит свой выбор, да он, скорее всего, ничего и не заметит, поэтому девочка выложила оба платья на кровать и колебалась в окончательном решении. Ужасно, совершенно предательски было думать – а не думать она не могла, – что мисс Моул могла бы потратить время и деньги на собственный наряд, и тогда сейчас Рут была бы намного счастливее. И пока она стояла в нижней юбке, стараясь не расплакаться от сводящей с ума извращенности этой дилеммы, мисс Моул, которая поднималась к себе, чтобы переодеться, заглянула к подопечной в комнату, молча взяла плисовое платье и повесила в шкаф.

– Но, Моули! – вскрикнула Рут.

– Нет, – твердо сказала Ханна. – И не надо думать, что я стерла пальцы до костей ради платья, которое ты даже не наденешь на вечеринку.

– Но ведь так и есть!

– И ты обязательно наденешь его на праздник у Тингамбобов на следующей неделе. Мне не следовало дарить тебе это платье на Рождество, но другого подарка я не приготовила. Хотя могла бы догадаться, что твоя нонконформистская совесть не оставит тебя в покое.

– Нет у меня никакой нонконформистской совести!

– Тогда надевай платье, подаренное дядюшкой, – велела Ханна.

На том и порешили, и Рут села на кровать, чтобы насладиться моментом облегчения и еще раз сказать себе, что мисс Моул знает все на свете; чтобы оглянуться на ужасные два года, промелькнувшие между смертью матери и появлением экономки, и обнаружить, что созерцать в них нечего, кроме непроглядной тьмы. Было бы подло и грубо заикнуться сейчас о черном платье с гагатовыми украшениями, ведь их наденет мисс Моул, которая позаботилась о ночнике в спальне и прогоняла страхи, не называя их по имени, была невероятно добра, но при этом не посягала на права матери, для которой у Рут в мыслях имелась масса нерастраченных ласк и слов, о чем мисс Моул оставалось лишь догадываться, но она довольствовалась и этим.

И девочка отбросила все свои тревоги, кроме единственной – о Говарде, который, как все от природы сдержанные люди, был склонен к внезапным вспышкам откровенности и мог прямо во время праздника брякнуть миссис Спенсер-Смит, что не собирается становиться священником. Просить его умолчать об этом было бесполезно: если Рут вложит идею ему в голову, та может выстрелить в любой момент. С Говардом так обычно и случалось: он был терпелив, добродушен и легок в общении, пока вдруг не оказывалось, что внутри у него давным-давно накипело, и тогда крышку котла срывало. Будет ужасно, если сегодня крышку сорвет именно по этому поводу, потому что последует не один взрыв, а целая серия, и Рут внутренне содрогнулась, после чего, бросив в зеркало последний взгляд, отправилась вниз.