Миссия к звездам

Первая запись была сделана 18 мая 1904 года. Стоя на коленях перед часами с дневником дедушки в руках, я, естественно, решил проверить: было ли мое детское приключение на самом деле, или же оно мне просто привиделось? Тогда до меня еще не дошло, что можно прибыть в тот же самый день 1904 года, с которого начинался дневник, но как бы то ни было я установил гирьку на 1904 год. В последний момент я решил на всякий случай захватить с собой автоматический пистолет 38 калибра и засунул его в карман куртки, после чего передвинул хрустальную гирьку.

На ощупь она оказалась теплой. У меня возникло четкое ощущение, что она вибрирует.

В этот раз у меня не возникло чувства головокружения и тошноты, и я уже решил было, что ничего не произошло и что вся моя затея явилась страшной глупостью, когда глаза обнаружили некоторые изменения в обстановке. Диван был передвинут, ковры были темнее. На дверях висели тяжелые старомодные гардины из темного бархата.

Сердце мое гулко забилось. Мелькнула тревожная мысль: что мне отвечать, если сейчас меня здесь увидят? Тем не менее через несколько секунд я понял, что весь дом погружен в гробовую тишину, которую нарушает только тиканье часов. Я встал, не в силах поверить тому, что видели мои глаза, что чудо снова повторилось.

Я вышел на улицу и пошел по улицам города, который разросся с тех пор, как я видел его мальчиком. Впрочем, это по-прежнему было начало двадцатого века. Я видел коров в задней части дворов. Цыплят. За городом — открытые прерии. Его в действительности еще трудно было назвать городом, и не было никаких признаков того, каким ему еще предстоит стать. Да, это вполне мог быть 1904 год, решил я.

Мысли мои путались от волнения, когда я шел по деревянному настилу. Дважды я проходил мимо людей, сначала это был мужчина, потом женщина. Они смотрели на меня, как я теперь понимаю, с изумлением, но едва ли я обратил на них внимание. И лишь когда ко мне, идущему по узкому настилу, приблизились две женщины, я пришел в себя и понял, что вижу настоящих людей из начала двадцатого века.

На женщинах были шуршащие юбки, свисающие до земли. День был теплым. Но, несомненно, незадолго до этого шел дождь, потому что я увидел грязь снизу их юбок.

Более старшая женщина, бросив на меня быстрый взгляд, сказала:

— Итак, Джозеф Мэйнард, вы все-таки смогли вернуться домой и успеть на похороны своей бедной матушки. Где это вы вырядились в столь чудную одежду?

Девушка ничего не говорила. Она просто смотрела на меня.

Я хотел было уже сказать, что никакой я не Джозеф Мэйнард, но понял, что глупо было бы так поступать. Кроме того, я вспомнил запись из дневника дедушки, сделанную 18 мая:

«Встретил на улице миссис Колдуэлл с ее дочерью Мариэттой. Она, кажется, весьма удивлена тем, что я успел на похороны».

Слегка ошеломленный, я тупо подумал: «Если то была миссис Колдуэлл со своей дочерью, и это — именно та встреча, то значит…»

— Джозеф Мэйнард, — продолжала женщина, — я хочу познакомить вас со своей дочерью Мариэттой. Мы как раз говорили о похоронах, разве не так, дорогая?

Девушка продолжала смотреть на меня.

— Разве, мама? — удивилась она.

— Конечно, говорили, неужели ты не помнишь? — В голосе миссис Колдуэлл прозвучало раздражение, Она торопливо продолжила: — Мы с Мариэттой уже подготовились к завтрашним похоронам.

Мариэтта спокойно произнесла:

— А я-то считала, что мы договорились назавтра отправиться на ферму Джоунсов.

— Мариэтта, как ты можешь говорить такое! Это запланировано на послезавтра. Если я и договаривалась о чем-то, то все это придется отменить. — Она, похоже, снова взяла себя в руки. Потом с сочувствием произнесла: — Мы всегда были так дружны с вашей матерью, мистер Мэйнард, разве не так, Мариэтта?

— Мне она всегда нравилась, — ответила Мариэтта, сделав едва заметное ударение на первом слове.

— Тогда встречаемся завтра в два часа дня в церкви, — торопливо сказала миссис Колдуэлл. — Пошли, Мариэтта, дорогая.

Я сделал шаг назад, чтобы пропустить их, потом обошел квартал и вернулся к своему дому. Я весь обыскал его в смутной надежде найти остывшее тело, но, очевидно, его уже увезли куда-то в другое место.

Я чувствовал себя не в своей тарелке. Моя мать умерла в 1963 году, когда я воевал во Вьетнаме. И адвокат нашей семьи сделал все необходимые приготовления для похорон. Часто жаркими ночами во Вьетнаме я рисовал в своем мозгу картину погруженного в тишину дома, в котором она лежала больная. Я так зримо рисовал ее, что мне казалось, что я действительно вижу ее. И это сравнение угнетающе действовало на меня.

Заперев дверь на замок, я подошел к часам, вернул гирьку на уровень 1966 и вернулся в двадцатый век.