Миссия пролетариата

Мир, постигаемый мыслью, многообразен. Он легко сводится к единству, сколько бы «сводящие», то есть мудрецы, не пытались доказать обратное, и чем более пустым, бессодержательным оказывается такое единство, тем легче свести к нему многообразие сущего. К счастью, единство столь же легко размыкается, чтобы уступить место новым сведениям, новым версиям, многообразное, таким образом, дает о себе знать в форме обтекаемого и обтекающего единства мыслимого, и такого рода данность предстает в действительности как дополнительное многообразие многообразного. Общая умопостигаемость сущего – как Единого, как Бытия, как однородного, детерминированного, etc. – обретаема без особой пытки, но вот конкретное know how приходится извлекать уже под пыткой, на этом специализируется целый обширный отряд естествоиспытателей, представителей дискурсивных наук. Для построения подобной континуальности совершенно недостаточно одной теории, наряду с чистой умопостигаемостью (бесконтактной рефлексией) такое взаимодействие предполагает что-то еще. В субъекте, подвергающем сущее (природу) естествоиспытанию, происходит не только постепенное суммирование знаний и обретение очередного единства, но и мутации экзистенциального ядра. Иными словами, в результате более плотного взаимодействия мир меняется не только как познанный, но и как сущий. Всякая попытка понять, что же это значит, тут же открывает перед нами весь список традиционных философских проблем. В частности, что бы ни сказали о мире, мы можем сделать это лишь постольку, поскольку мир познаваем и поскольку мы его познаем. Или кратко вслед за Кантом: в познании мы имеем дело с явлениями.

Средствами логики или чистой рефлексии из этого круга не выбраться, ведь любое утверждение, мысль и само понимание обладают познавательным статусом: они, так или иначе, принадлежат к миру знания. Поэтому приходится заранее согласиться с уязвимостью вопросов типа «а каково же наше отношение к миру, помимо познавательного?» – поскольку любой ответ в качестве дискурсивного будет представлять собой некое знание, ибо он будет утверждением, будет высказан или записан в форме предложения, а такого рода преобразованиям мир поддается лишь постольку, поскольку сводится к порядку явлений.

Совокупность мыслимого есть множество всех множеств, включающее само себя в качестве элемента. Однако уныние здесь неуместно: множества, входящие в совокупность, обладают способностью указывать место немыслимого. Исходное познание есть указание на иное – и в этом качестве оно столь же элементарно, как и само это иное сущее. Сущее как не-мыслимое является, помимо этого, еще и мыслимым, в то время как «мыслимое» не обязательно имеет представительство за собственными пределами в качестве не-мыслимого. Есть нечто не-мыслимое, которое легко схватывается единством помысленного (и ему, не-мыслимому, от этого ни убудет, ни прибудет), и есть «немыслимое», которое может возникнуть, например, в языковых играх или путем апофатического указания. В имманентном ряду помысленного такая продукция праздного языка тоже присутствует своим способом присутствия и особым образом маркируется.

Вот, скажем, всемогущий Бог, который может или не может сотворить такой камень, который он может/не может поднять. И Бог, и камень, и предложение в целом есть нечто «немыслимое», и хотя все это может присутствовать в однородном ряду как подлежащего мысли, оно снабжается указанием «это немыслимо». То есть множество всех множеств таково, что включает в себя и свои собственные отрицания. Обычное дело, когда в процессе размышления мы говорим: «Это немыслимо». Вроде похоже на то, как если бы в процессе плавания мы выбрались на сушу, но продолжали плыть, попутно фиксируя, что встретившаяся среда не преодолеваема ни брассом, ни кролем, ни каким-либо другим стилем плавания. Однако именно это и означает «мыслить».