Миссия пролетариата

Судьбоносным обстоятельством для суверенности познающих (а стало быть, и для суверенитета науки) является возможность лично убедиться в установленном факте, а не приобщиться к истине путем какого-нибудь трансперсонального расширения. Такого рода возможность есть гносеологическая составляющая экзистенциальной полноты суверенитета, именно с ее помощью и устанавливается связь с трансцендентным.

Вглядываясь в последовательно проводимую миниатюризацию средств связи класса Земля – Небо, мы отмечаем прогрессирующую редукцию инфраструктуры. Сначала неустойчивая, изобилующая помехами связь через танцы шамана и мантры жреца-заклинателя, затем воспроизводство «всей общины», то есть посредников, обеспечивающих трансляцию Зова, и, наконец, реальность факта, данная атомарному индивиду, истина такой интенсивности и проницаемости, что каждый факт оказывается подключенным к ней, и каждый установленный факт вспыхивает как лампочка, вкрученная в патрон.

Факты, особенно научные факты, суть индивидуальные светильники (святилища), терминалы, на которые непосредственно подается присутствие Духа Святого, и потому каждый факт, раскрывая фактичность своего содержания, свидетельствуя о ней, свидетельствует одновременно о подключенности к линии Иисуса.

Лишь в этом воистину уникальном случае субъект становится действительным сувереном познания, и его суверенитет уважается тем самым «конституционным правом», которое и конституирует науку. Приводимые субъектом факты суть подзаконные деяния суверена, а способ их производства – логика – является универсальной конвенцией науки как своеобразного международного правового поля. Выход за правовое поле нарушает легитимность, это значит, что за пределы универсальной конвенции суверенитет познающего как ученого не распространяется. Если установленный сувереном факт или некоторое, основанное на фактах положение не соответствует истине или не предусматривает процедуру установления такого соответствия, правонарушитель исключается из сообщества, какими бы прочими достоинствами ни отличались его идеи: пользой, эффективностью, новизной – все это лишь эпифеномены, подчиненные приоритету факта. Стало быть, наука отличается от других формаций знания тем, что экзистенциальный заказ не признается в качестве ее собственной юрисдикции. Если экзистенциальный заказ, например, провозглашает: хочу бессмертия, упорядоченности, осмысленности мира, то имеющиеся в распоряжении мудрость, эзотерика, религия так или иначе отнесутся с пониманием и предложат ему это. Наука же в лице своих представителей, ученых, суверенов познания, разведет руками: извините, такие заказы не исполняем и не принимаем. Только факты и выводы из них, а куда выведут выводы, мы и сами не знаем. В этом главное отличие: донаучное знание знало, куда должны вывести выводы.

И все же собственные отклонения науки, ее практики и ее идеи фикс, не менее трансцендентны по отношению к внутренним процедурам самовозрастания знания, чем экзистенциальный заказ. Воля к истине столь же непреложна, как и буква закона, она гласит то же, что и священный принцип римского права: dura lex, sed lex. Достоевский провозглашал, что предпочел бы остаться с Христом, чем с истиной. Ученый из примера Докинза и вообще настоящий ученый не усомнится, что истина превыше всего. Парадоксально, но как раз кредо ученого выражает саму суть христианства, веры Иисуса, сказавшего: «Я есть истина». Да, предмет культа, и тем более символ веры, имеет приоритет над всеми другими способами удостоверивания – и можно сказать, что разные прочие боги довольствовались абстрактным приоритетом, предпосылаемым всякой процедуре сравнения. Выбор, предполагаемый Достоевским, как, впрочем, и многими христианскими публицистами вроде Честертона или Клайва Льюиса, это, так сказать, хорошо обоснованный выбор, вполне прагматичный по своей сути. Однако он как раз и совершается в рамках ритуальной культуры, он совершается теми, кто прошел инициацию, проник в тайну грандиозного представления маски-шоу, но выбрал богов вместо открывшейся пустоты безверия (истины)…

Но Христос несравненно требовательнее старых богов, он Сын своего Отца, унаследовал всю ревностность и превзошел в ней Отца своего. Предложение остаться с ним, а не с истиной есть оскорбление Иисуса, минимализм, устраивавший прежних богов, а не того, кто заявил: «Я сам истина». Путь истины нелегок, но именно он заповедан Иисусом, и лишь тот, кто готов безоглядно, несмотря ни на что идти этим путем, заслуживает имени христианина. Важно подчеркнуть, что роль безграничной веры для совершения этого пути беспрецедентна, ведь каждый шаг может показаться топтанием на месте, а то и вовсе чем-то уводящим в сторону.