Миссия пролетариата

Но вспомним размерность: «все на ослике цок да цок» – и наука движется в норме теми же шагами, отбивая дробь установленных фактов с искренней верой в осуществление миссии, и зачастую в полном неведении относительно санкции, утверждающей полный приоритет истины. Таким образом, роль веры в науке примерно такая же, как роль свода законов в осуществлении правосудия, с той разницей, что закон Божий адаптирован для ученых так, чтобы у них не было сомнений, с кем (с чем) остаться, с Христом или с истиной. Истина есть цель и предназначение науки, а вложение перстов Фомы Неверующего – ее метод, но и то и другое прописано в Евангелии прямым текстом. Специфика «адаптации» позволяет безупречным рыцарям науки избежать искушений покадить Ваалу, Зороастру или мелким божкам из домашнего алтаря – всем этим щедро занимается паранаука (астрология, парапсихология, соционика etc.), охотно взывающая к традиционным демиургам, окруженным эффектными атрибутами могущества (не то что «на ослике цок да цок»). Неудивительно, что успехи паранауки, ее результаты, не покидают того самого места, в котором оказались отправленные в отставку боги.

Таким образом, вырисовывается следующая картина. Наука предстает как наиболее автономная, суверенная формация знания, максимально освобожденная от задач тотального поэзиса, от жесткой привязки каждой своей частной проблемы к общему экзистенциальному и социальному заказу. В науке все «научно», доказательно и фактично, кроме фетишизма факта и мании доказывания, эти пункты являются в дисциплинарной науке трансцендентными, определенными извне, точнее говоря, обусловленными обстоятельствами веры, веры Иисуса. Дело в целом обстоит так же, как и в случае протестантской этики.

Из тех же самых особенностей веры в Иисуса вытекают и другие важнейшие обстоятельства эона отложенного будущего: наличие медиасреды, распадающейся на факты и зависящей от принципа самоценности факта и несомненной важности их накопления, здесь же и идея правового государства, поскольку она предполагает суверенность гражданина, его гарантированную самотождественность, а следовательно, и подключенность к трансцендентному без опосредующей структуры тотального поэзиса – напрямую.

* * *

Если считать главную кантовскую проблему «как возможно синтетическое познание» a priori решенной, уместно поставить сходный вопрос в другом ракурсе: как возможно событие в не-мыслимом, которое могло бы радикально изменить строй мыслимого даже без того, чтобы в свою очередь стать предметом мысли? То, что это возможно, что именно так и происходит, отчасти уже продемонстрировано. Но общий механизм остается загадочным. Если, например, свести все мыслимое к «считаемому», точнее говоря, к «вычислимому», как это любит делать американская сциентистская традиция, то это будет означать, что решающее влияние на результаты вычислений, и уж тем более на его смысл, окажут факторы, которые сами не являются счетными единицами и вообще не принадлежат к континууму вычислимого. Речь идет о расширенной интерпретации теоремы Геделя, которой руководствуется, в частности, Роджер Пенроуз[162].

Совсем в другом разрезе эта проблема предстает у Маркса. В соответствии с материалистическим пониманием истории решающие события в сфере разума и актов политической воли точно так же происходят за пределами континуума и являются трансцендентными по отношению к аргументации чистого разума, в частности по отношению к логике. Таков самый общий смысл идеологии, а также того, что Л. Альтюссер назвал сверхдетерминацией[163]. Еще один поворот – и мы обнаруживаем позицию Фрейда и психоанализа в целом, в соответствии с которой мыслью правит не-мыслимое, причем именно в той мере, в какой оно само (само Оно) не является предметом мысли, а является чем-то вторгающимся, вытесняющим и вытесняемым, трансцендентным по отношению к континууму рационального. Даже в «нормальной науке» как таковой, как свидетельствуют исследования Томаса Куна, смена парадигмы (научная революция) определяется вторжением внешних обстоятельств[164].

И все же как это возможно? И что означает тот или иной ответ на наш вопрос применительно к истории философии? Даже учитывая далеко не полную конвертируемость именно такой, наиболее аутентичной на сегодняшний день формы вопроса в предшествующую традицию мысли, можно все же произвести сличение и опознание таким образом, чтобы сдвинуть с мертвой точки зациклившееся на повторах вопрошание. К Геделю, Куну и Пенроузу мы еще вернемся, пока же обратимся к главному теоретическому столкновению Гегеля и Маркса, которое в свою очередь имеет несколько аспектов. Сформулируем позиции Гегеля и Маркса следующим образом.